«Нагим пришел я...»

– Еще бы. Дюбуа до сих пор работает у меня.

– Но остановит ли это Далу? Памятник Бальзаку– лакомый кусок.

– Значит, если они выиграют дело, заказ передадут другому?

– В том случае, если они начнут дело. – Малларме повеселел. – Они снова голосовали в комитете. Несмотря на протесты Пизне, решили, благодаря усилиям Шоле, воздержаться от предъявления иска до следующего Салона, но не дольше.

– Следующего Салона! Значит, меньше чем через год.

– Немногим больше полугода, если он состоится, как обычно, весной.

Огюст чувствовал озабоченность в тоне Малларме, но не знал, что ответить. Еще несколько дней назад, в критический момент, когда ему грозили судом, лишние полгода показались бы ему спасением, но теперь, когда угроза отпала, он снова колебался.

– Огюст, вас спасло общественное мнение, и это – последняя отсрочка. Если вы ею не воспользуетесь, пеняйте на себя.

– Я это понимаю, – сказал он. Точные сроки – это кошмар, никогда больше не свяжет он себя подобным образом, но «Бальзака» надо кончить, и он был благодарен Малларме за поддержку. – Передайте им, что я покажу в Салоне законченного «Бальзака».

– В следующем Салоне?

– Стефан, неужели и вы будете подгонять меня?

– Эта обязанность отнюдь не из приятных. Но мне приходится думать и об их интересах.

– Значит, полгода?

– Письменного подтверждения не будет. Если вы дадите мне слово, что в 1889 году «Бальзак» будет готов, они воздержатся от иска и заберут ультиматум.

– Чтобы иметь время на размышление, подходит ли памятник? И если нет, впереди будет еще целый год, чтобы заказать другой?

Малларме пожал плечами.

– Возможно. Но у вас нет иного выбора.

– Что их так раззадорило?

– Не знаю наверняка, но ходят слухи, будто члены Общества возмущены вашей покупкой дома в Медоне. Считают, что вы истратили их деньги. А раз вы можете делать такие приобретения, значит, в состоянии вернуть аванс.

– Идиоты!

– Вы же всегда просите говорить вам правду.

– Да. Они получат памятник. Хорошо, Стефан, можете сказать, что я дал слово. Я выставлю «Бальзака» в Салоне 1898 года.

Давая это обещание, Огюст принимал окончательное решение. И внезапно покой снизошел на него.

2

Общество временно забрало иск, с условием, что Роден выставит «Бальзака» в следующем Салоне, но мир установился ненадолго. Прошел месяц, и Огюст был так же далек от завершения памятника, как и раньше. И хотя он жаждал его закончить, разгоревшийся спор плохо повлиял на него – все валилось из рук.

Этот год, 1897-й, был, пожалуй, самым трудным в его жизни.

Огюст решил навестить Лекока, но узнал от Бурделя, что Лекок умер. Он был вне себя от гнева. Поносил Бурделя и всех в мастерской, даже Камиллу, за то, что ему не сказали, он бы хоть на похороны сходил отдать учителю последний долг. Камилла объяснила, что Лекок умер как раз в разгар борьбы за «Бальзака» в прессе, и никто в мастерской не осмелился бы обратиться к мэтру. Огюст глубоко опечалился. Несколько лет назад, на Самоа, скончался Стивенсон, теперь Лекок; Хэнли тяжело болен, свалился и Малларме. «Кто же следующий?» – задумался Огюст. Лекока похоронили на кладбище Пер-Лашез, где был похоронен Бальзак. В следующую субботу, после того как Огюст узнал о смерти учителя, – его не утешала и мысль о том, что Лекок дожил до девяноста пяти лет, – он настоял, чтобы Камилла пошла с ним на кладбище, расположенное на холме над авеню Республики. Для Камиллы это было тяжкой обязанностью: она не любила кладбищ еще больше, чем Огюст; ей было безразлично, что там похоронены Шопен, Жорж Санд, Мольер и Бальзак.

Но Огюст назвал это трусостью, и она покорно поплелась за ним, ворча и жалуясь, что у нее устали ноги, и поминутно отставая. «Какое огромное кладбище», – говорила она, но Огюст ушел вперед и не слышал; казалось, он искал могилу Бальзака, а не учителя. Камилла тащилась за Огюстом по крутой дороге, солнце почти не проникало сюда, сквозь густые кроны деревьев, и кладбище казалось ей ужасным. На небе собирались тучи, гремели дальние раскаты грома, и Камилла сжалась при мысли, что гроза застанет ее здесь. Хотелось укрыться, но нигде не видно было никакого убежища, только ряды бесконечных склепов и огромные деревья. Но гроза прошла стороной, так и не разразившись. У Камиллы отлегло от сердца. Солнце заиграло на мраморных плитах. Огюст разыскал могилу Бальзака.

– Это преступление, – сказал Огюст. – Бальзаку отвели всего шесть футов земли, и памятник маленький, безобразный, а Наполеон похоронен вон с какой пышностью.

– Бальзак не столь знаменит, – сказала Камилла.

– Но Бальзак – это Франция, а не просто император.

– Большинство так не считает.