– Да. Можно получить гонорар?
Пикан заколебался, но Огюст не двигался с места, и литейщик медленно отсчитал пятьдесят франков. Огюст не уходил. Пикан сердито спросил:
– Что вам еще?
– За такую скульптуру мосье Беллез получает семьдесят пять.
– А вы совершенно уверены, что это его замысел?
– Конечно. Разве вы сами не видите? Пикан вновь ощупал статуэтку и сказал:
– Груди и бедра несколько шире, плотней, чем обычно. – И добавил с понимающей усмешкой: – Видно, наш мэтр нашел достойную вдохновительницу и увлекся. Но подпись его.
– Он будет очень рассержен, когда узнает, что ему заплатили всего пятьдесят франков.
Мастер отсчитал еще двадцать пять, на этот раз совсем медленно.
Огюст поблагодарил:
– Спасибо, мосье. – Никогда не получал он столько денег за один день работы.
Пикан потребовал, чтобы Роден оставил ему расписку.
2
Отправив пятьдесят франков Розе, Огюст вернулся в мастерскую. Он пытался было продолжать работу и позабыть о своем проступке, как-то загладить свою вину перед Каррье-Беллезом, но мысли не давали ему покоя.
Через неделю от Розы пришло длинное письмо, в котором она благодарила за присланные деньги, – это спасло их от голода. Они достали у перекупщика яиц и кролика, приготовили сытное рагу, и Мама ела с аппетитом; все они готовы расцеловать его. Маме немного лучше, и если бы он сумел прислать еще немного, Мама, может быть, тогда выздоровеет.
Он раздумывал, как бы сбыть литейщику еще одну фигурку, когда его позвали к Каррье-Беллезу. Там был и мосье Пикан со статуэткой, которую Огюст подписал именем хозяина.
Каррье-Беллез, вне себя от бешенства, обвинил Огюста в подделке. Огюст молча ждал. Сейчас будет навсегда положен конец его карьере скульптора.
– Знаете, Роден, ведь я могу засадить вас в тюрьму.
– А как насчет платы? За эту неделю я сделал три фигуры.
– На что вам деньги в тюрьме? – Но я их заработал.
– Мосье Пикан засвидетельствует, что вы подделали мою подпись. Верно, мосье Пикан?
– Да. – Мастер кивнул головой.
– Вы больше у меня не работаете.
– Из-за того, что я подписал свою собственную работу?
– Мою работу. Сами вы не заработаете и пяти франков.
Огюст молчал.
– Вы это сделали потому, что завидуете моей славе, – заключил Каррье-Беллез.
– Я сделал это потому, что мне надоело заниматься ерундой. Ведь это моя работа, по-настоящему моя.
– Да вы анархист! – возопил Каррье-Беллез. – Вы покушаетесь на чужую собственность. Вам действительно место в тюрьме.
Он ждал, что Огюст будет просить прощения, но Огюст не мог мог выдавить из себя ни слова.
Каррье-Беллез заколебался. Решив, что судебный процесс может вызвать скандал и раскрыть секреты его производства, он сказал:
– Как бы там ни было, терпению моему конец. Прошу вас немедленно удалиться, иначе я вызову полицию.
3
Вернувшись в свою комнату, Огюст прежде всего пересчитал деньги, осталось семнадцать франков. Роза прислала еще одно письмо с просьбой о деньгах. Маме снова стало хуже, а у него даже нет денег на билет. Следующие два дня он лихорадочно бегал по городу, раздумывая, как поступить. Сообщения о положении в Париже стали более успокоительными: бои прекратились, и в город начали ввозить продовольствие. Огюст сидел у себя в комнате и терзался мрачными мыслями. «Что со мной? – спрашивал он себя. – Я решил всю жизнь отдать искусству, но для меня там нет места. В чем я ошибся? В чем согрешил? Кого обидел?»
Он услышал, как отворилась дверь. Наверное, привратник, пришел требовать плату за комнату, но как может он расстаться с последними франками? На пороге стоял Жозеф Ван Расбург[41]. Расбург тоже работал подмастерьем у Каррье-Беллеза.
Приземистый, коренастый светловолосый голландец, уроженец Амстердама, Ван Расбург был чуть старше Огюста. Он прослышал, что Огюста прогнали, и счел это рукой судьбы.
– Вы, Роден, отличный работник, а у меня большие связи, – сказал Ван Расбург. – Я уже давно подумывал уйти от Каррье-Беллеза, но одному мне не сладить.
– Вам нужен помощник? – с горечью спросил Огюст. Он был готов на любые условия, на самые нищенские.
