– Комитета? – Огюст почувствовал раздраженние. – Я сыт по горло комитетами, с меня хватает и жюри Салона.
Каррьер мягко заметил:
– Мы восхищены «Бронзовым веком». Мы считаем, что Институт был к вам несправедлив.
– Вы скульптор?
– Я художник.
– Я скульптор, а Малларме поэт, – сказал Буше.
– И еще школьный учитель, – добавил Малларме. – Но идея нашего посещения принадлежит Буше.
Когда он узнал, что нам понравилась ваша скульптура и мы считаем весь этот шум глупым, он уговорил нас познакомиться с вами.
– Но почему? – недоверчиво спросил Огюст.
– Возможно, потому, мой друг, – сказал Лекок с притворной строгостью, – что Альфред Буше считается одним из ведущих молодых академических скульпторов. Он с отличием закончил Школу изящных искусств, был удостоен Римской премии и наград Салона. Он несомненный преемник Гийома. И кроме того, талантливый, самостоятельный скульптор.
Буше сказал:
– Благодарю вас, мэтр, но все гораздо проще. Каковы бы ни были мои недостатки как скульптора, я слишком предан ваянию, чтобы не распознать подлинного произведения искусства, когда его вижу.
– И у вас нет духа соперничества? – подозрительно спросил Огюст, боясь поверить, что его работы могут искренне нравиться своему брату-скульптору.
– Роден, мы предвидим, что вы сочтете такое предложение оскорблением, но если бы вы обратились в Салон с просьбой проэкзаменовать вас, это помогло бы, – ответил Буше.
– Экзамен? – Огюст готов был взорваться. Буше продолжал:
– Если вам удастся создать что-то в присутствии жюри, то обвинение в том, что вы пользовались слепком, будет опровергнуто.
Огюст молчал. Еще одно унижение.
– Нам очень понравилась ваша статуя, – мягко сказал Каррьер.
Малларме любезно прибавил:
– Именно поэтому мы и пришли. Огюст поверил им.
– Но экзаменоваться! – воскликнул он. – Ведь я не студент. – Такое неожиданное предложение было для него совсем неприемлемым, если не сказать более. – Это…
– Несправедливо, – закончил за него Буше. – Согласны. Но мы считаем еще более несправедливым, чтобы ложь о слепках осталась неопровергнутой.
Огюст подумал о том, сколько огорчений принес ему «Бронзовый век». Унизили, оболгали, с позором изгнали. Он похудел, одежда висела на нем мешком. Но, может, уж доиграть эту печальную комедию до печального конца. К тому же он был так тронут их поддержкой.
– Я последую совету мэтра Лекока, – сказал Огюст.
Лекок заметил:
– Я бы лично на это не пошел, но на вашем месте возблагодарил бы небо за такую возможность.
– Я буду в составе жюри, – сказал Буше. – И помните, Роден, на этот раз вас будут судить со всей объективностью.
6
Огюст уже ожидал, когда прибыли пять скульпторов – состав жюри. После разговора с Буше прошла неделя, и он много думал о том, кого и как ему лепить. Он останется верен правде жизни и одновременно покажет внутреннюю сущность модели, а потом решил – ник чему. Решение суда будет зависеть не от представленных доказательств, а от взглядов судей. Его осудили не за непристойность, а за самобытность.
Эжен Гийом, возглавлявший жюри, был строгим, напыщенным сухопарым человеком с резкими чертами лица, длинным носом, острым подбородком. Остальные, за исключением Буше, – словесные тени председателя.
– Не будем терять времени, позабудем о прошлое и взаимных обидах, – сказал Гийом. – Мы готовы, Роден.
– Благодарю вас, мосье, – сказал Огюст. – Что мне лепить?
– Выбор зависит от вас, – сказал Гийом. – Мы не ждем ничего необычного. Простой фигуры вполне достаточно.
– В стиле «Бронзового века»? – спросил Огюст. Гийом замялся и сказал:
– Мы не ждем от вас шедевра.
– Почему же нет? – спросил Огюст. – Я полтора года работал над «Бронзовым веком». А на шедевр хватит и часа.
Гийом покраснел, резко заметил:
– Я пришел сюда только по просьбе Буше. – И остальные послушно закивали головами, кроме Буше, который знаком предложил Огюсту начинать.
