под его управлением аккомпанировал певцам, воодушевлял их, увеличивая выразительность пения, и при этом Вольфганг не позволял музыке заглушать певцов, даже когда он сам сидел за клавесином. К концу оперы Гайдн уже не сомневался в ее успехе. Однако, когда занавес упал, среди криков «браво» и аплодисментов явственно раздавались свистки и шиканье.
Многочисленные друзья окружили Вольфганга, горя желанием поздравить с успехом: первым ван Свитен – место, занимаемое им в венском музыкальном мире, давало ему па это право, за ним Ветцлар, графиня Тун, граф Пальфи, граф Кобенцл. А появление Гайдна вызвало у Вольфганга слезы. По тому, как крепко обнял его Гайдн, он понял – что бы ни говорили другие, он сумел выполнить задуманное. Однако долго разговаривать с Гайдном и другими друзьями Моцарту не пришлось – Орсини-Розенберг холодно сообщил, что его ждет император.
Иосиф принял композитора и либреттиста в королевской ложе.
– Браво! Синьор поэт, – сказал он, – вы доставили всем удовольствие. Надеюсь, вы не придали значения отдельным свисткам?
– Разумеется, нет, ваше величество. Чем больше зависти вызывает произведение, тем сильнее сам начинаешь верить в его достоинства.
– А вы, Моцарт, теперь видите, что итальянский язык более подходит для оперы, нежели немецкий?
Вольфганг ответил не сразу. Почему Иосиф берется судить о музыке, ведь познания его в этой области весьма поверхностны. Гайдн махал ему издали на прощанье рукой – спешил обратно к Эстергази, – а Вольфганг так мечтал провести с другом хоть несколько минут. Но император был явно недоволен заминкой в его ответе. И Вольфганг с поклоном сказал:
– Ваше величество, я прежде всего вижу, что опера заслужила вашу похвалу, что самое важное.
– О, это достойное внимания произведение, но слишком уж фривольное, вряд ли его запомнят надолго.
«Свадьба Фигаро» по приказу императора была включена в репертуар Национальной итальянской оперы, но, как и предсказывал Иосиф, недолго пользовалась успехом у публики. Венские меломаны утверждали, что музыка оперы чересчур немецкая по духу и ей не хватает задора и живости итальянской оперы-буффа. Музыка Моцарта не возбуждает у слушателей бурных чувств, как им того хотелось.
Когда в ноябре состоялась премьера новой оперы Мартин-и-Солера «Редкая вещь», быстро ставшей гвоздем сезона, Орсини-Розенберг объявил, что «Свадьбу Фигаро» после девятого спектакля в декабре месяце снимут с репертуара. Публика сходила с ума от нового танца, впервые показанного в опере Солера, – вальса. Танец этот, мелодия которого была заимствована из австрийской народной пляски, покорял сердца плавностью и своеобразным ритмом движений, а также подчеркнуто театральной манерой, с какой главные герои оперы его исполняли. Вальс имел ошеломляющий успех, обеспечивая успех и опере Мартин-и- Солера.
Да Понте не разделял отвращения Вольфганга, находившего текст оперы Солера и ее партитуру банальными и посредственными. Незамысловатый рассказ о том, как испанский принц влюбился в красивую крестьянскую девушку и завоевал ее любовь, пользовался таким успехом, что да Понте мог сам теперь выбирать композитора по вкусу; даже Сальери снова мечтал с ним работать. Либретто к опере «Редкая вещь» написал да Понте, и Моцарт убедился, что либреттист порой играет более важную роль, нежели композитор.
79
В эти дни Вольфгангу трудно было сохранять обычную жизнерадостность – его сын, родившийся в октябре, умер через четыре недели от удушья.
Холодным, серым ноябрьским утром, на другой день после похорон Иоганна Леопольда, Вольфганг лежал в постели и думал о своих умерших детях: что бы из них получилось, не умри они в младенчестве. Он не спал почти всю ночь – больные почки снова давали себя знать, но лечение причиняло не меньше мук, чем сама болезнь. Каждый раз, бегая вниз в уборную, он промерзал насквозь, возвращался в постель с ломотой во всем теле и долго лежал в кровати, не в силах заснуть, со страхом думая, что болезнь может поразить и руки.
Констанца проснулась, и он предложил приготовить завтрак. Ей следует полежать в постели, сказал он, последние шесть недель были так мучительны для нее, что ей необходимо отдохнуть.
Но Констанца села на кровати – она спала не раздеваясь, лишь сняв туфли: как только в спальне переставали топить печь, комната моментально остывала. И к тому же Вольфганг, боясь угара, вечно держал окно настежь.
– Как я могу спать, – печально сказала Констанца, – когда Иоганн Леопольд лежит в могиле!
– Из трех детей похоронить двоих! За что такая несправедливость?
– Это судьба! – Она заплакала. Он пытался утешить жену:
– У нас будет еще ребенок, и еще…
– И все умрут, как и эти. Не надо больше детей. – Но, заметив уныние, отразившееся на его лице, добавила: – По крайней мере некоторое время. Пока мы не в силах о них лучше заботиться.
Вольфганг уставился в окно на Блютгассе: несколько минут ходьбы – и переулок приведет прямо к Орденскому дому, где его когда-то спустили с лестницы; успех «Фигаро», надеялся он, навеки изгладит этот позор из его памяти. И вот теперь нет больше заказов на оперы, а подписка на его концерты совсем прекратилась. Последние два концерта прошли при наполовину пустом зале, и Вольфганг потерял много денег. Потому он и сочинил всего два концерта для фортепьяно – спрос на его исполнение сильно упал. Возможно, в ближайшее время придется съехать с этой квартиры – плата становится не по карману. Нет, прочь грустные мысли! Вольфгангу вдруг захотелось обнять жену. Но Констанца испуганно отстранилась.
– Нет, не надо. Я не хочу больше детей.
За завтраком он завел разговор о другом волновавшем его вопросе.
– Станци, мне хочется пригласить О'Келли, Эттвуда и Сторейс. Сделай это.
– Почему ты сам не пригласишь? Ты знаком с ними гораздо ближе, чем я.
– Лучше, если приглашение будет исходить от хозяйки дома.
– Из-за Энн Сторейс? Думаешь, сплетни прекратятся?
– Причин для сплетен нет никаких. Мне просто хотелось, чтобы вы подружились.
– Раз уж нам приходится делить тебя, – ядовито заметила Констанца.
– Нет, потому что они приглашают нас в Англию.
– И меня тоже? – недоверчиво спросила она.
– Разумеется, Станци. Неужели я поехал бы без тебя? – Голубые глаза его сделались веселыми, щеки от волнения порозовели, а пальцы барабанили по кухонному столу, словно он сидел за фортепьяно. Вольфганг подхватил Констанцу и закружил по гостиной, и столько нежности и любви было в его движениях, что она уступила, позволила подвести себя к столу и написала приглашения.
Констанца оделась, как на бал, а на Энн было простенькое платье. Констанца думала, что примадонна будет держать себя с ней свысока, но Энн с искренней теплотой поблагодарила хозяйку за любезное приглашение. Они и раньше встречались, но то были мимолетные встречи, а сегодня состоялось их настоящее знакомство. Брата Энн Констанца знала лучше – Стефан Сторейс и Томас Эттвуд регулярно приходили к ним, оба брали у Вольфганга уроки композиции. А с Михаэлем О'Келли Вольфганг любил сразиться па бильярде и постоянно обыгрывал его, а тот не уставал превозносить мастерство своего противника. Констанцу пленили изящество и непринужденность манер Энн. В своем излишне парадном платье, с тесным, глубоко вырезанным лифом, Констанца чувствовала себя неловко – зачем она так вырядилась, но Вольфгангу нравилось. Он несколько раз с нескрываемым восхищением оглядел ее аккуратную, миниатюрную фигуру, пока они шли к столу, где служанка подавала обед.
После обеда была неизменная игра на бильярде – состязались Вольфганг и О'Келли, и окончилась игра
