Вольфганг почти поверил ему и понял, что Папа уже дал свое согласие.
В церковь были приглашены только знать и музыканты Роверето, но по пути в церковь портшез барона, в котором несли Вольфганга, окружила толпа, возраставшая с каждой минутой. Люди бежали со всех сторон. Монахини бросали цветы к ногам Вольфганга. Матери поднимали вверх младенцев, чтобы показать им чудо природы и чтобы на них распространилась хоть частица его благодати. Когда Вольфганга поднесли к церкви, у входа толпились чуть не все жители Роверето. Народу было столько, что Вольфганга провели через боковой вход, и дорогу к органу расчищали несколько атлетически сложенных священников. Однако стоило ему заиграть, как в битком набитой церкви воцарилась напряженная тишина. Многие слушали, закрыв глаза и затаив дыхание. Лишь только он закончил, церковь огласилась восхищенными криками:
– Браво, Моцарт! О benedetto! О Dio![5]
В Вероне его пригласили выступить в Филармонической академии. Это считалось великой честью. Ни один музыкант моложе двадцати одного года еще не выступал в этой знаменитой музыкальной школе, и послушать Вольфганга явились многие профессора музыки. Вольфганг с листа играл клавесинный концерт, неизвестные ему сонаты и написал финал, использовав тему, заданную ему профессором гармонии.
– Со времен Катулла Верона не видела чуда, подобного господину Амадео Вольфганго Моцарту, – объявил присутствовавший при испытании профессор Пьетро Мантова. – Только Данте мог бы достойно воспеть его талант.
Два веронских поэта, поняв намек, немедленно посвятили Вольфгангу пылкую оду и сонет. С него был написан маслом портрет, где он стоял у клавесина, одетый в свой любимый алый камзол, без парика, со слегка припудренными светлыми волосами, а на пюпитре виднелись ноты одного из его произведений.
Папа упивался, всем этим восторженным поклонением. Он написал Маме, что портрет получился чудесный: Вольфганг на нем очень красив и похож на нее.
Вольфганг же считал, что расточаемые ему похвалы сильно преувеличены. Ведь он не сделал ничего такого, чего не делал прежде. И когда его назначили капельмейстером Веронской филармонической академии, он воспринял это назначение как нечто само собой разумеющееся.
Такой же триумф ожидал Вольфганга в Мантуе и в Кремоне, но в Милане, первом большом итальянском городе, их ждало разочарование.
Граф Фирмиан, генерал губернатор и наместник Марии Терезии в Ломбардии, их старый знакомый и покровитель, дал знать Леопольду, что сможет принять их только через одну-две недели. Оставалось ждать, и Леопольд пытался развеять огорчение посещениями оперы.
Задержка в Милане лишь обрадовала Вольфганга. Посещение онеры доставляло ему огромное удовольствие. Охваченный непреодолимым желанием выразить чувства, порожденные обилием впечатлений, он написал Наннерль длинное письмо. Это было 26 января, в канун его четырнадцатилетия, и ему хотелось как-то отметить столь важное событие.
«Моя любимая сестра! Кончилась немецкая клоунада и началась итальянская. Теперь мы слушаем одни только оперы. Но даже постановка «Руджиеро», которая идет с большим успехом в Вероне, в отношении пения оставляет желать лучшего. В ней поет одна баронесса, которая обладает сносным голосом и хорошей фигурой, но фальшивит нещадно. Премьер-кастрат поет слегка в манере Манцуоли, у него красивый и сильный голос, но он слишком стар. На вид ему дашь все пятьдесят пять, и у него дрожит кадык. У примадонны прелестный голос, но его не расслышать из-за болтовни в зрительном зале.
В Мантуе прекрасная опера, мы там видели «Деметрио» нашего друга Гассе, но с голосами дела опять же обстоят неважно. Примадонна поет хорошо, но слишком тихо. Вторая певица имеет наружность гренадера и соответственно мощный голос и поет так, будто зла на весь мир. Кастрат поет лирично, но чересчур напрягается на высоких нотах. Второй певец староват и мне не понравился. Тенор немного лучше, но поет с натугой, что вообще отличает итальянских теноров. Герой-танцовщик хорош, прима-балерина тоже хороша и, как говорят, недурна собой, но я ее близко не видел. Есть и шуточный персонаж, который делает неплохие прыжки, но при этом издает непристойные звуки.
Пиччинни, который собирается писать еще одну оперу, находится здесь, и мы, возможно, с ним увидимся. Хоть он и неаполитанец, но пользуется сейчас в Милане большой популярностью. Однако как он ни старается создавать мелодичные вещи, его музыка оглушительна и слишком вычурна.
Других новостей, пожалуй, пет, могу, правда, сообщить тебе, что лейпцигский поэт Геллерт недавно умер и с тех пор не пишет стихов.
Я здоров и по-прежнему люблю паясничать. Тысячу раз целую Мамины ручки, а тебя сто раз нежно чмокаю в щеку. Addio. Вольфганг в Германии, Амадео в Италии».
Прошло несколько недель, прежде чем Моцартов известили, что граф Фирмиан готов дать им аудиенцию.
27
Граф Карл Иосиф Фирмиан стоял у окна своей приемной в глубоком раздумье и ждал появления гостей. Внезапно он принялся ходить взад и вперед по блестящему паркету, а потом остановился перед высоким до потолка венецианским зеркалом на противоположной стене. Он верой и правдой служил Марии Терезии и тем не менее через год, в крайнем случае через два, его место займет мальчик. Третий сын Марии Терезии, эрцгерцог Фердинанд, которому через полгода исполнится шестнадцать, будет назначен наместником Ломбардии после его брака с принцессой Моденской. А граф Фирмиан чувствовал себя в расцвете сил. Он посмотрел в зеркало и увидел там одутловатого коренастого мужчину пятидесяти четырех лет, с грубоватыми чертами лица, вполне бодрого и энергичного. Однако что толку? Фердинанд был Габсбургом, и в глазах Марии Терезии это решало все.
Она неустанно читала своим подданным душеспасительные проповеди, а сама любыми средствами укрепляла власть Габсбургов. Графу ничего не оставалось. Он знал, что ему придется примириться с второстепенным положением или обречь себя на отставку и, следовательно, забвение. Но если он останется советником эрцгерцога, что соответствовало желанию императрицы, как она сама ему намекнула, то он будет самостоятельно принимать почти все решения и сможет осуществить задуманный план.
Если взять Моцарта за образец нормально развитого юноши, всем сразу стала бы очевидна детская незрелость Фердинанда. Музыкант был на полтора года моложе эрцгерцога, но по уму превосходил его лет на десять. Сравнение вызвало улыбку на лице графа. Но тут нужно держать ухо востро. Если у Марии Терезии появится хотя бы тень подозрения, придется совершенно отстранить от себя Моцартов. Все же мысль эта сильно занимала графа, и он подумал, почему бы не рискнуть? К тому времени, как лакей доложил ему о приходе четырех самых известных в Италии оперных композиторов, которых он хотел повидать до появления Моцартов, граф совсем повеселел.
Адольф Гассе, Джовании Саммартипи, Никола Пиччинни и Иозеф Мысливечек прибыли каждый отдельно, но граф Фирмиан приказал ввести их всех вместе. У всех четверых на лицах было написано изумление. Что бы это значило? Получив приглашение, каждый на них решил, что ему предложат новый заказ для Миланской оперы. Теперь же каждый заподозрил какой-то подвох.
Музыканты склонились в поклоне, и граф Фирмиан подумал, что во всей Италии пет композитора, красивее Гассе, который даже в свои семьдесят лет был хорош, и невольно задался вопросом, уж не способствовало ли это успеху Гассе, как-никак итальянцы ведь большие поклонники физической красоты.
А Саммартини, который был, наверное, не моложе Гассе, совсем высох за последние несколько месяцев, как показалось графу. Однако влиянием этого человека никак нельзя пренебрегать. У Саммартини учился Глюк, он слыл самым уважаемым миланским музыкантом, и его оперы и симфонии исполнялись повсюду.
Но наиболее знаменитым композитором в Италии сейчас считался сорокадвухлетний Пиччинни. Маленький, худощавый, с длинным носом, острым подбородком и серьезным бледным лицом, он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, ожидая, когда же заговорит граф.
Чех Мысливечек чувствовал себя неловко. В свои тридцать три года он был еще мало известен. Мысливечек добился успеха во Флоренции и Болонье, но для Милана это не имело большого значения.
