причесываться, одеваться, гримироваться, столь необходимом каждой примадонне, – умением, которое дается лишь большим опытом. Как бы талантлива она ни была, как бы ни была подготовлена, как бы мастерски ни пела, любой импресарио сочтет тебя за сумасшедшего, если ты станешь рекомендовать ему начинающую девочку, Твоя собственная высокая репутация, создать которую мне стоило такого труда, будет загублена. Ты станешь всеобщим посмешищем. И Муфтия это немало позабавит.
Вольфганг, желание твое совершенно фантастично. И все же я восхищаюсь твоей добротой. Эту потребность помогать обделенным судьбою ты унаследовал от своего отца. Но как же можно забывать о здоровье и счастье твоих родителей, обо всем, что они вынесли ради тебя? Если ты это сделаешь, то обречешь себя на погибель.
Я скажу, как можно помочь фрейлейн Вебер. Попроси Раафа прослушать ее. Он уже почти потерял голос, но когда-то он был великим певцом, пел в Италии, и его там до сих пор помнят. Если Раафу понравится ее голос, а так оно, видимо, и будет, раз он понравился тебе с твоим прекрасным вкусом, Рааф сможет порекомендовать ее итальянским импресарио, которые знают и почитают его еще со времен расцвета его славы. А пока фрейлейн Вебер следует добиваться ролей на мангеймской сцене, пусть даже без оплаты – это позволит ей приобрести опыт, который пригодится впоследствии, и даже имя.
Но разве можно, забыв обо всем на свете, решиться на столь безумный шаг, после того, что претерпели ради тебя все мы, и особенно твоя сестра, принесшая в жертву свою карьеру! Не позволяй себе подпадать под чьи-то чары. Ты предпринял это трудное и опасное путешествие, чтобы найти службу, отвечающую твоим способностям, и заработок, которого ты заслуживаешь, но главное, чтобы утвердить свою репутацию и завоевать славу. И уже достаточно в этом преуспел. Теперь все зависит лишь от тебя одного: достигнешь ли ты величайших высот, каких когда-либо достигал композитор, будет ли твое имя чтиться потомками, или, соблазненный женщиной, останешься заурядным капельмейстером, позабытым миром, и умрешь на грязной соломенной подстилке в хижине, окруженный оборванными, голодными детьми.
Поэтому спеши в Париж! Не задерживайся! Найди свое место среди великих людей. Aut Caesap aut nihil[13]. Одна мысль о поездке в Париж должна бы спасти тебя от всех этих глупых идей. Из Парижа слава музыканта с подлинным талантом распространяется по всему свету. Там двор относится к талантливым музыкантам с должным уважением. Там ты обретешь признание, которого вполне заслуживаешь».
Вольфганг сидел в молчании, и Мама спросила:
– Как ты собираешься поступить?
– Поеду в Париж.
– С Вендлингом?
– Нет! Папа против. Он советует нам с вами ехать вместе.
– А ты не пожалеешь, Вольфганг?
– Надеюсь, вы не пожалеете, Мама.
Анна Мария ободряюще улыбнулась, хотя при мысли о долгом и изнурительном путешествии ее бросало в дрожь.
Но случилось так, что заболел Вольфганг, а не она, и ему пришлось просить Маму объяснить Веберам, почему придется отложить поездку в Италию: для этого еще не настало время.
Анна Мария передала им слова Вольфганга и добавила:
– Возможно, он сумеет поехать в следующем году или еще через год, когда устроится в Париже. Сейчас слишком рано.
– Мне кажется, они совсем не удивились, выслушали меня с таким видом, будто ничего другого и не ждали, – сказала она Вольфгангу.
– Вы передали Алоизии, что ее послушает Рааф?
– Да!
– Она обрадовалась?
– Улыбнулась, увидев, что улыбнулась ее мать.
– Вы объяснили, что я болел?
– Да, и что это одна из причин, почему ты не едешь в Италию.
К прощальному концерту Вольфганг написал для Алоизии арию, на которой она могла себя показать; сочинил он арию и для Раафа, принимая в расчет ограниченные возможности старого тенора; он попросил Вебера сделать копию концерта для флейты, чтобы Вендлинг мог исполнить его, и сам заплатил переписчику за работу; кроме того, устроил так, чтобы Роза исполнила сочиненную для нее сонату. Таким образом, Вольфганг не обидел никого.
Каннабих остался доволен успехами Розы, но не заплатил Вольфгангу за уроки ни единого крейцера и даже не поблагодарил.
Раафа привела в восторг ария Вольфганга, она подчеркивала его красивые низкие ноты, в которых он пока еще был вполне уверен, и певцу понравился голос Алоизии. Но когда Вольфганг спросил, не согласится ли Рааф давать ей уроки, тенор ответил:
– С удовольствием, но, разумеется, за плату. Вендлингу очень понравился концерт для флейты, и он решил взять его в Париж, но тоже ничего не заплатил Моцарту.
Один лишь Вебер тронул Вольфганга до глубины души.
– Ваш концерт для флейты, – восхищенно сказал Вебер, – чудо нежности и мелодичности.
– Благодарю вас! Но до чего трудно сочинять для инструмента, который тебе не по душе.
– И тем не менее концерт безупречен. Он звучит выразительно и естественно.
– Я мог бы написать его кое-как, но, раз моя музыка выходит в свет, я не хочу за нее краснеть. Мне хотелось, чтобы концерт получился хорошим, и я вложил в него много сил.
– И добились своего! Но почему вам не нравится флейта, маэстро?
– Я предпочитаю инструменты с более точным звуком, которые легче контролировать.
Вебер пригласил Моцартов пообедать у них вечером накануне отъезда. От приглашения пришлось отказаться. Они наняли отдельную карету, объяснила Анна Мария, и выезжают на рассвете с тем, чтобы не терять дневных часов. К Веберам они зашли попрощаться пораньше.
Констанца подала кофе и торт, но Вольфганг, сидевший рядом с Алоизией, удовлетворился бы хлебом и водой – ему было вполне достаточно ее присутствия.
– Мне очень жаль, что мы не едем в Италию, Вольфганг, очень! – сказала Алоизия.
– И мне тоже. Вместе мы бы там многого добились.
– Все еще впереди. Если ваши планы изменятся, я к вашим услугам.
– Обещаете?
Алоизия поцеловала его в лоб, шепнула «обещаю» и подала рукавички, которые связала ему на память.
Пришло время расставаться; у Вольфганга разрывалось сердце. Веберы обняли его, Констанца чуть не расплакалась, а Фридолин преподнес ему в подарок пьесы Мольера и сказал Анне Марии:
– Мы чрезвычайно обязаны вашему сыну, госпожа Моцарт. Он был так добр к нам. Мы благодарны ему за все, что он для нас сделал, нам будет очень недоставать его.
47
Путешествие из Мангейма в Париж длилось девять долгих дней. Никогда еще Вольфганг не испытывал такой тоски. Он мог думать только об Алоизии; расстояние, разделяющее их, увеличивалось с каждой минутой, причиняя ему страдания. А подаренные ею рукавички все время горько напоминали о ней.
Анна Мария наслаждалась теплой и солнечной мартовской погодой, правда, последние два дня пути шел холодный дождь и ветер пронизывал насквозь, радовало ее и отсутствие всяких признаков войны, хотя Франция уже объявила войну Англии, а Пруссия и Австрия бряцали оружием, ссорясь из-за Баварии. Анна Мария старалась развеселить Вольфганга, пыталась пробудить в нем интерес к французским городам, через которые они проезжали, – Мец, Верден, Шалон-на-Марне; она повторила Папину шутку, что Вольфганг вторгся в эту страну для того, чтобы покорить ее, но Вольфганг совсем не чувствовал себя покорителем и не
