– Значит, все было не так?
– Я действительно припоминаю, что Моцарт жаловался на почки и что он не мог есть некоторые кушанья, помню, что Сальери этим заинтересовался, но, с другой стороны, Сальери просто гордился своими познаниями в кулинарии. Это вовсе не значит, что он убийца.
– Я этого не говорил.
– Но подразумевали.
– Если вы придерживаетесь иной точки зрения, мне хотелось бы ее услышать.
– Мне нечего добавить к рассказу Михаэля. Я не люблю толков. – Заметив сомнение Джэсона, Эттвуд добавил: – Припоминаю, как Сальери советовал Моцарту не пренебречь уроками, которыми так увлекались многие дамы-любительницы, причем некоторые из них принадлежали к благородным и богатым семействам. Сальери уверял Моцарта, что это обеспечит ему надежный доход. Кто знает, возможно, Сальери был прав. На его месте я бы, наверное, дал тот же совет. Кто бы отказался от услуг, автора «Свадьбы Фигаро» и «Дон Жуана».
– А какие у вас с ним были отношения, господин Эттвуд?
– Последнее письмо я получил от него незадолго до смерти, когда он уже потерял надежду приехать в Англию и, видимо, понимал, что умирает; оно кончалось так: «Не забывайте меня, Томас. Ваш искренний и преданный друг В. А. Моцарт». Вскоре он умер. Внезапно. Неожиданно. И все же, если вы столь уверены, что Сальери враждебно относился к Моцарту, то почему Моцарт пригласил Сальери и Кавальери на представление «Волшебной флейты», да потом еще согласился отужинать у Сальери? Если Сальери был врагом Моцарта, то зачем мой уважаемый друг принял его приглашение?
Браэм, внимательно слушавший Эттвуда, заметил:
– Энн Сторейс рассказывала мне о письме, полученном от Кавальери, где та писала об этом ужине. Энн и Кавальери были друзьями.
– Это еще ничего не доказывает, – раздраженно заметил Эттвуд.
– Кавальери написала письмо в декабре 1791 года.
– Я не вижу связи.
– Письмо было написано сразу после смерти Моцарта. Очевидно Кавальери хотела выразить свое сочувствие, она знала о привязанности Энн к Моцарту. Но Энн взволновало другое. Кавальери писала, что Моцарт ужинал у них с Сальери всего за две недели до смерти и что тогда он был в добром здравии. Поэтому, писала Кавальери, ее потрясла его внезапная кончина.
– Именно это я и сказал вам, господин Отис, – перебил Эттвуд. – Письмо Кавальери ничего не меняет. Оно лишь подтверждает мои слова.
Браэм продолжал:
– Кавальери писала, что Моцарт заболел на следующий день после ужина. И что эта болезнь была смертельной. Кавальери, видимо, обеспокоило такое совпадение, она несколько раз повторила, что Моцарт не жаловался на желудок и почки, что ему стало значительно лучше и что ужинал он с аппетитом.
– Вы считаете, господин Браэм, что Кавальери что-то подозревала? – спросил Джэсон.
– Нет. Думаю, что и Энн ничего не подозревала. Энн никогда не высказывала мысли, что Моцарт был отравлен. И все же этот ужин и внезапная смерть будили ее подозрения. По ее мнению, письмо Кавальери было попыткой снять с себя вину.
– Отлично, – саркастически заметил Эттвуд. – В 1791 году Энн Сторейс получает письмо, а тридцать три года спустя высказывается предположение, что она подозревала убийство. Почему же, Браэм, она об этом умолчала в то время?
– Возможно, по той же причине, по какой вы не желаете разговаривать об этом теперь.
– Да о чем тут разговаривать? – возмутился Эттвуд.
– Господин Браэм, а Кавальери жива? – спросил Джэсон.
– Давным-давно умерла. И Михаэль ошибся, она была австриячкой, а не немкой. Мне об этом сказала Энн.
– Это ничего не меняет, – заметил О'Келли. – А вы не ошибаетесь насчет письма?
– Нисколько. Энн его хорошо запомнила. Она удивлялась тому, что Моцарт ужинал у Сальери, говорила, что Моцарт ему не доверял.
– У вас сохранилось письмо? – спросил Джэсон.
– Нет. За несколько лет до смерти Энн мы с ней расстались. Но она помнила письмо наизусть. Вечером Моцарт ужинал у Сальери, на следующий день заболел, через две недели умер. Ей это казалось странным совпадением.
– Очень странным. – Джэсон словно размышлял вслух. – Найти бы только доказательства, что эти события произошли, и именно в такой последовательности.
– Это может знать жена Моцарта Констанца либо ее сестра Софи, которая была при нем, когда он умирал, – сказал О'Келли. – Когда ужасная весть о смерти Моцарта дошла до меня, я написал Констанце, а ответила мне Софи. Она сообщила, что Констанца до сих пор не оправилась от горя и что последние часы его жизни ухаживала за Моцартом она, Софи. Она писала, что ей никогда не забыть его предсмертных мгновений, его распухшее тело, вздувшийся живот, застывший взгляд, конвульсии.
– От чего же, по мнению Софи, он умер? – спросила Дебора.
– От болезни почек, госпожа Отис. Но теперь я понимаю, что причиной мог быть и яд.
– Однако, как и Браэм, вы сочли уместным лишь теперь заговорить об этом, – заметил Эттвуд.
