— Там пятилетняя девочка, — объяснил Борис Николаевич. — Вы уж меня извините, что я тороплюсь: а то ее уложат спать.
Маришу что-то толкнуло в сердце. Она была без ребенка, он тоже. Ей было в этом винить некого. А ему? Какая женщина лишила его этой радости?
— До свидания, Борис Николаевич! Маме вашей большой привет!
Она пошла обратно по улице Горького. Торопиться ей сейчас было некуда. Погода была отличная, без ветра. Когда опять поравнялась с телеграфом, было тридцать пять десятого.
— Не досидела я до конца, Толя, — сказала она мужу, когда он открыл ей дверь. — Голова что-то разболелась.
Когда театральный сезон подошел к концу, Мариша стала читать. Екатерина Серапионовна дала ей сразу несколько томиков Чехова. Мариша унесла их домой и поставила на комод.
Анатолий поначалу к новому увлечению жены интереса не проявил. Но однажды, вернувшись с работы, Мариша увидела его самого с книжкой. Он читал и даже не поднял головы, когда она вошла. Он только что одолел чеховскую «Ариадну». Читал с трудом, клал палец под строчку.
— Нет, ты только погляди, про чего тут!.. — сказал он жене, показывая на книгу. — Ну и баба! Я и не знал, что про таких паскуд книжки печатают.
Мариша была твердо уверена, что у Екатерины Серапионовны плохих книг быть не может. Поэтому ответила спокойно:
— Прочту — увижу.
Но Анатолия вдруг заело: он не желал, чтобы его жена читала «про похабное».
— Ты глупый, вот что, — сказала Мариша.
Анатолий «глупого» съел, но за чтением Мариши стал наблюдать ревностно и не упускал случая подковырнуть, правда, не зло. Поужинав, он ложился на кровать, а Мариша садилась у окошка, поближе к свету, и иногда так увлекалась, что не слышала ни гудков машин, катившихся по Симоновскому валу, ни шарканья ног прохожих, тени которых маячили за занавесками. В комнате у них был прежний порядок, и все вроде бы сделано вовремя. Но Анатолий все-таки приметил: суп стал чуть солонее, чем надо, пуговица на пиджаке пришита не с первого слова, а со второго. И если в окно проникало яркое солнце, то заметно было, как шевелятся по углам легкие пылинки.
— Ох ты, читатель! — сказал Анатолий, сильно заскучав. — У тебя уже глаза косить начали.
Тем не менее он был рад, что жена теперь вечерами сидит дома, при нем. Протянул руку — и вот она.
Один раз, поехав в рейс, Анатолий в одной из загородных закусочных увидел забытую кем-то книжку. Раньше он не обратил бы на нее никакого внимания, а сейчас решил, что свезет ее своей Маришке, пусть читает. Сунул книжку под пиджак и увез с собой. Пока ждал груза, опять попробовал сам читать. Книга начиналась такими словами: «Это был день свадьбы Ван Луна…» Анатолию понравилось, что речь шла о свадьбе, а не о том, как бабы живут с мужиками без когда он открыл ей дверь. — Голова что-то разболелась.
Когда театральный сезон подошел к концу, Мариша стала читать. Екатерина Серапионовна дала ей сразу несколько томиков Чехова. Мариша унесла их домой и поставила на комод.
Анатолий поначалу к новому увлечению жены интереса не проявил. Но однажды, вернувшись с работы, Мариша увидела его самого с книжкой. Он читал и даже не поднял головы, когда она вошла. Он только что одолел чеховскую «Ариадну». Читал с трудом, клал палец под строчку.
— Нет, ты только погляди, про чего тут!.. — сказал он жене, показывая на книгу. — Ну и баба! Я и не знал, что про таких паскуд книжки печатают.
Мариша была твердо уверена, что у Екатерины Серапионовны плохих книг быть не может. Поэтому ответила спокойно:
— Прочту — увижу.
Но Анатолия вдруг заело: он не желал, чтобы его жена читала «про похабное».
— Ты глупый, вот что, — сказала Мариша. Анатолий «глупого» съел, но за чтением Мариши стал наблюдать ревностно и не упускал случая подковырнуть, правда, не зло. Поужинав, он ложился на кровать, а Мариша садилась у окошка, поближе к свету, и иногда так увлекалась, что не слышала ни гудков машин, катившихся по Симоновскому валу, ни шарканья ног прохожих, тени которых маячили за занавесками. В комнате у них был прежний порядок, и все вроде бы сделано вовремя. Но Анатолий все-таки приметил: суп стал чуть солонее, чем надо, пуговица на пиджаке пришита не с первого слова, а со второго. И если в окно проникало яркое солнце, то заметно было, как шевелятся по углам легкие пылинки.
— Ох ты, читатель! — сказал Анатолий, сильно заскучав. — У тебя уже глаза косить начали.
Тем не менее он был рад, что жена теперь вечерами сидит дома, при нем. Протянул руку — и вот она.
Один раз, поехав в рейс, Анатолий в одной из загородных закусочных увидел забытую кем-то книжку. Раньше он не обратил бы на нее никакого внимания, а сейчас решил, что свезет ее своей Маришке, пусть читает. Сунул книжку под пиджак и увез с собой. Пока ждал груза, опять попробовал сам читать. Книга начиналась такими словами: «Это был день свадьбы Ван Луна…» Анатолию понравилось, что речь шла о свадьбе, а не о том, как бабы живут с мужиками без брака. Но, читая дальше, он все больше недоумевал и разочаровывался.
Дома он решил поделиться впечатлениями с Маришей.
— До чего же бедно люди живут, прямо ужасть лошадиная!..
В голову ему против воли лез китаец Ван Лун, его семья, претерпевшая страшный голод, умершая от опухоли в животе жена.
— Неужели и моя мать так маялась? — растревоженно спросил он у Мариши. — Зачем про такое писать?
Больше ничего Анатолий читать не стал. С тем же, что жена постоянно сидит над книжкой, ему пришлось примириться.
— Про любовь, что ли? — спросил он как-то, заглядывая ей через плечо. И добавил: — Ты бы лучше меня любила.
Мариша подняла голову и рассеянно посмотрела на мужа, словно не поняв, что он такое сказал. Но в глазах у Анатолия плавала такая тоска, что Марише вдруг стало не по себе. В конце концов, муж перед ней ни в чем виноват не был. Это она была виновата перед ним: не любила, не нужно было за него идти. Детей ему родить и то не может.
— Кто же тебе сказал, что я тебя не люблю? — как можно ласковее сказала Мариша. — Ну что ты, Толя?..
ГЛАВА ПЯТАЯ
Летом 1961 года Мариша, Марина Парфеновна Огонькова, могла бы отпраздновать свое трудовое двадцатилетие. Она не без сдержанной гордости подумала о том, что далеко не каждый, кому только что перевалило за тридцать, может похвастаться таким стажем. Улыбнувшись сама себе, вспомнила, как двадцать лет назад ухватилась за носилки, на которых лежал раненый, пахнущий засохшей кровью солдат. Как маршировала с деревянным ружьем и держала в операционной лоточек с ножами, когда военврач третьего ранга Селиванова оперировала того, с газовой гангреной… Что значит маленькая была: нервы были еще крепкие.
Тут же вспомнилось и другое: просторный, ничем не огороженный гон, на котором отец пашет под картошку. Девятилетняя Маришка бежит за сохой, увязая в черноземе, кидает во влажную борозду крупные картошины в белых ростках.
— Не части! — оглядываясь на нее, говорит отец.
Маришка старается не частить, но взмах ее руки слишком короткий, да и поспевать за отцом нужно.
