— А ты тут при чем? — спросила заведующая.
— Деньги-то ведь мои.
— Интересно! — пробормотал Гена. Поведение Наймушина ему что-то совсем перестало нравиться.
Окружающие не поняли, что Гена имел в виду: не может ли он ждать или возмущается притязаниями Наймушина.
— Хотите, мы вам откроем счет? — предложила заведующая.
— Какой счет, если это мои деньги! — перебил Наймушин, бледный до пота на лбу. — Мы же договорились…
— Это когда же? — вдруг злобно спросил Гена. Он твердо решил, что денег Наймушину не отдаст.
— Товарищи, — сказала заведующая, — вы уж идите, выясняйте ваши дела, где хотите.
Гена перехватил растерянный взгляд Маргариты, повернулся и вышел из сберкассы. Наймушин тут же последовал за ним.
— Так чего делать-то будем?
Гена раздраженно повел плечами.
— Ты неправильную политику повел. Надо было сегодня требовать. Что мы тут будем три дня торчать?
— Ну не торчи.
— Может, ты не хочешь деньги отдавать?
Гена наглел на глазах.
— Ясное дело!
— Как же так?
— А вот так! — И Гена вдруг завопил: — Какое ты имел право телеграммы давать? На обман пошел!.. Ты думаешь, мне делать нечего? А может, у меня жена больна! И потом я студент-заочник, у меня сессия скоро!
Про сессию Гена врал: он пока только все собирался поступить на заочное отделение в какой-нибудь институт. Но сейчас надо было, чтобы Наймушин понял, с кем он имеет дело.
Сунув озябшие кулаки в карманы курточки, Гена быстро пошагал прочь. Оглянулся, не идет ли за ним Наймушин. Но тот почему-то не пошел, остался торчать около сберкассы, словно мог там себе что-то вымолить. Ухо его ушанки обвисло совсем.
В доме для приезжих Гена получил койку. Там он просидел до темноты, решив на улицу не выходить, чтобы не повстречаться опять с Наймушиным. Не пошел даже в столовую, а попил чаю у дежурной. На добрых женщин Гене явно везло.
На казенной койке у него было достаточно времени поразмышлять о том, как он сегодня утром выглядел сам в глазах Маргариты и других сотрудниц сберкассы. Они-то, конечно, знали, что деньги покойной Матрены Яковлевны достанутся ему так, за здорово живешь. А он-то хорош: «Здравствуйте, девушки. Мне тут получить…» Особенно неудобно было Гене перед Маргаритой: других он первый раз в жизни видел, а той когда-то стихи читал, и даже больше… Господи Боже, надо же было так получиться, чтобы свалились на него эти деньги!.. Ведь жил же он без них, не помирал.
Гене хотелось выпить, чтобы не было так паршиво. Но опасение, что если Наймушин ему ничего не подкинет, то просто не на что будет ехать домой, останавливало Гену. За койку в доме приезжих тоже пришлось уплатить за трое суток по рублю пятьдесят.
Он задремал, когда в дверь постучали. Подумал, что это Наймушин, и собрался не отвечать. Но стук был какой-то культурный, и Гена решил открыть. За дверью стояла Маргарита.
— Я решила зайти, — сказала она, — узнать, как вы устроились. У нас здесь с койками трудно бывает.
— Спасибо, — сказал Гена. — Только что ты мне, Моря, «вы» говоришь? Я вот сейчас лежал тут и вспоминал, как мы с тобой в лодке перекувырнулись.
Гена врал; ничего он не вспоминал. Но Маргарита поверила.
— Помню! Хорошо, что у самого берега. Знаешь, Гена, а я этим летом финансово-счетный техникум окончила. Хотелось в областной центр попасть, но ничего не вышло. А как твои дела?
На Маргарите было голубое суконное пальто с рыжей лисичкой, шерстяная вязаная шапочка- колпачок. Живые глаза и розовые щеки наводили Гену на мысль, что Маргарита еще не повязала себя по рукам и ногам, выйдя замуж.
— Я тоже… работаю, — сказал Гена. — Слушай, Моря, это точно, что мне деньги причитаются?
— Конечно. Ну а что ты тут сейчас сидишь? Пошел бы куда-нибудь. У нас Дом культуры новый.
Гена признался, что не хочет встречаться с Наймушиным.
— Да он же в охотхозяйстве живет, за сорок километров. Я видела, как он в автобус садился. Раньше понедельника он, вот увидишь, и не вернется.
Тогда Гена осмелел и напросился проводить Маргариту домой. Не мешало бы подгладить брюки, которые он сильно помял, валяясь почти весь день на койке. Но сейчас было уже не до того.
— Отвык я от морозов, — признался Гена, когда шел рядом с Маргаритой по белой улице. — Теща советовала дубленку надеть, а я так… не рассчитал.
— Что ты, сейчас тепло. Вот перед Новым годом у нас было тридцать шесть.
— Да?.. Моря, а ты, случайно, не знаешь, сколько там еще процентов?
— Не помню. А что?
— Да так, знаешь… Интересно все-таки. Маргарита оглядела его скользящим взглядом.
— Ты так мне и не сказал, как живешь.
— Да ничего… Живу, как все. Машину собираюсь купить. Маргарита улыбнулась: явно не поверила.
— В гости зайдешь?
Жила она уже не в Долгой слободке, а в новом доме на улице партизана Абакумова. Когда поднималась на четвертый этаж, Гене померещилось, что он уже у себя дома в Москве, на улице легендарного Олеко Дундича.
— Родители отправились в Пермь, — сообщила Маргарита. — Папе нужен новый протез, он ведь инвалид. Да ты, наверное, его помнишь?
— Извини, как-то стерлось, — сказал Гена. — А у вас тут теперь очень хорошо!
Это был комплимент: обстановка в новой квартире пока была самая умеренная. Единственное, чему Гена мог бы позавидовать, это восьми томам Конан Дойля, которые, как он слышал, в Москве «толкают» по двадцать рублей за том. Наверное, Маргарита этого не знала, потому что Конан Дойль лежал у нее без особого призрения на окошке.
— Знаешь, Гена, по чьей вине ты здесь? — вдруг спросила Маргарита. — По моей. Это я Наймушину адрес дала. Конечно, тебя бы все равно разыскали, но когда бы это еще было!
— Спасибо! — сказал Гена. — Ты, значит, знала мой адрес?
— Конечно. Мне его Матрена Яковлевна еще три года назад дала. Я знала, что ты вступил в брак. И все-таки мне захотелось тебе написать. А потом я что-то раздумала…
— Ну и зря, — растерянно сказал Гена. — Написала бы…
— Ты считаешь, стоило? Наступила пауза.
— Угостить тебя чаем?
— Спасибо…
Лучше бы, конечно, не чаем, а чем-нибудь другим. Гена сегодня чаю выпил уже порядком. Маргарите и в голову не приходило, что у него с финансами бедновато. Тем более что он трепался про машину и про дубленку.
Когда Маргарита ушла на кухню, к Гене приблизился большой трехцветной масти кот.
— Мышей давишь? — спросил Гена. — Как тебя, Барсик, Мурзик?
Он перебрал еще несколько кошачьих кличек, но кот поглядел на него, как на выжившего из ума, и удалился от греха. А Гена с деланным равнодушием открыл том Конан Дойля.
Потом, когда Гена получил не только чаю, но и разогретых пельменей, он расчувствовался и
