не успев обосраться напоследок.
Нуда это все лирика.
Потому что больше всего на свете я боюсь темноты, высоты и глубины.
Страх темноты я заполучила в детстве. Убейте не помню, кто из родственников ознакомил меня с гоголевской «Майской ночью», но результат не замедлил себя явить. Пока другие дети насматривали сны, Катечкина караулила утопленниц и считала чертей за шторами. С пробковой двустволкой в правой руке, светильником в левой и шерстяным пледом для маскировки я была непобедима и за будущее не беспокоилась.
Эта своеобразная «война с потусторонним» продолжалась около месяца – до тех пор, пока проклятый светильник не закоротило и плед не загорелся.
Как говорят, я боролась за жизнь до последнего: прискакавший на запах гари папа огреб сразу из двух стволов, чем был немало озадачен…
Меня конечно же залили, разоружили и выдрали, опосля чего началась «борьба за смелость». Развернувшаяся кампания широтой репертуара не блистала. Показательные выключения света, совместные походы по темным комнатам и бесконечные тематические беседы «Бука-вегетарианец» не прибавили мне храбрости ни на йоту. Вконец отчаявшийся папенька решил поступить со мной радикально и применил запрещенный прием с выворачиванием лампочки в спальне. Но и это не подействовало. Не ко времени собравшаяся в сортир маменька была крайне удивлена, увидев спящего на толчке ребенка, и от эмоций едва не облегчилась на пороге. Посему лампочку ввернули назад, мне подарили новый ночник, а папеньке фингал за радикальность.
Ну да и это лирика; в конце концов, ребенок, боящийся темноты, – довольно естественное явление.
К пятнадцати годам мой страх полностью очистился от плевел, и я наконец-то поняла, чего именно боюсь. Вурдалаки, упыри и прочие космические недоделки меня не пугали, ибо супротив моего грибка в ванной ни один монстр не прокатит. «Дяденьки с топором» я тоже никогда не страшилась, так как по статистике дяденек все равно меньше, чем блондинок. Что уж говорить о всяческих погорельцах типа Кендимена и Фредди?
Короче говоря, если пропустить долгие литературные описания, то лучше всего о страхе сказала Света Югина, моя давняя школьная подруга. Привожу как есть.
«Ты знаешь, Кать, я очень боюсь оставаться одна. Особенно ночью. Никогда в жизни не подойду к окну. Почему? Ну вот ты представляешь – ты отдергиваешь штору, а она там висит и смотрит на тебя. И глаза у нее пустые и холодные… А одежда на ветру колышется. А потом она кладет свою ладонь на стекло и уже внутри… И душит тебя, душит, а ты как во сне – дернуться не можешь, а тряпье ее пылью пахнет…»
Бр-р-р…
Даже печатать противно.
Ну а теперь, собсна, история.
Мадам в тряпье преследовала меня достаточно давно, но к двадцати трем порядком поизносилась и начала исчезать. На свет появился Фасолец, и запах какашек с хавкой раз в три часа существенно потеснил иные миры. В темные комнаты входилось легко, а выходилось стремительно. Ничего нового не скажу, но лучшее лекарство от любой дури – это все-таки усталость. К полным трем месяцам с Тимофеем Дмитриевичем я не боялась ничего вообще и даже мечтала о том, чтобы меня кто-нибудь удавил.
Примерно в это же время мы начали приспосабливать свой быт к чадушке – часть мебели была убрана, кое-что выкинуто, а кое-что пришлось приобрести. В число прочих покупок затесался дешевый DVD-плеер для спальни: так как царственное тело почивало в кроватке, синему полагалось смотреть там же, без отрыва от производства.
В тот день мне несказанно свезло – Фасолец неожиданно быстро заснул, и я, досмотрев фильм до середины (есесьна, на новом плеере в спальне), отправилась покурить в подъезд. Добив сигарету до конца, я вернулась домой и направилась было на кухню, чтобы поставить чайник. Как раз когда я захлопывала за собой дверь, в комнате захныкали. Отлаяв себя за неаккуратность (двери закрывать можно и потише), я отправилась в спальню.
Ребенок спал. Поправив ему одеяло, я решила чуть приоткрыть форточку, так как в комнате было нестерпимо душно.
В окне была она. Два мертвых синих глаза плавали за стеклом и смотрели прямо на меня. Безразличные, холодные, далекие и такие реальные, что вынесло меня, граждане, из опочивальни на раз- два-три.
Я захлопнула за собой дверь и завыла. Когда реальность дает трещину, завыть – это самое меньшее из того, что можно сделать. Подпирая спиной спальню, я точно знала, что такого быть не может, потому что не может быть вообще.
И примерно в это же время, где-то там, между почками и подреберьем, я четко осознала, что в комнате мой ребенок.
На этом трагедия заканчивается.
«Убью суку, но спасу Фасольку» – это было первое, что я подумала.
И если Ван Хельсинг мочил вампиров пистолетами, а Блейд дрался на мечах, то Катечкина выбрала бейсбольную биту. Есть у нас, знаете ли, такая хреновина – сюрпрайз для продавцов картофеля.
Итак, мне было двадцать три года.
И в двадцать три года я, в здравом уме и доброй памяти, ворвалась в спальню с бейсбольной битой и, зеленая от ужаса, заорала: «На хрен пошла, сука, от моего ребенка». Должно быть, узкоглазая фирма «Самсунг», рисовавшая скринсейвер с двумя свободно слоняющимися по экрану синими кубиками, ждала чего угодно, но только не этого.
Да, господа, я битой мочила скринсейвер…
Потому что, отражающийся на окне, он выглядел, мягко говоря, пугающе.
Они до сих пор надо мной смеются… М-да.
