В это время Игнат смекнул, что на строителей публика не похожа. Он спросил:
— Что случилось, дорогу проводить будете?
Распорядитель сухо закашлял. Это был такой смех. На руках у него были зеленые перчатки. Они гармонировали с его внешностью, потому что служили неотъемлемым дополнением к его общему чрезвычайному сходству с земляной жабой.
После своего кашля жаба протянул Игнату большую бумагу. Пробежав ее, Игнат увидел, что эта бумага утверждает право жабы продать с молотка живой инвентарь общества «Крест и Лира».
— Кто у вас тут хозяин? Вы? — спросил жаба.
— Нет, не я, — ответил Игнат.
— Могу ли я вам поручить? Мы должны уведомить хозяина. — С несуразной важностью заявил распорядитель. — Продажа начнется ровно через четверть часа, — добавил он вслед уходящему Игнату.
Мяснички еще закусывали. Они затрагивали проходящих мимо них девушек. А те, узнав в чем дело, спешили убежать подальше в сад, чтобы не видеть предстоящего ужаса. Игнат с актом в руках вбежал в комнату.
— На тебе лица нет, — зашептала Марта, — что такое? Только тихо, тихо мне на ухо, — Марк открыл глаза.
— Игнаша, ты? Ну что там? — спросил он и силы снова его оставили.
Игнат шепотом доложил — будут продавать с молотка мясникам лошадей и скот.
— Побудь с ним, не отходи ни на минуту, — взмолилась Марта.
— Хорошо! — согласился Игнат.
— Дай честное слово, что, что бы ни произошло, ты будешь при нем до тех пор, пока я не вернусь.
Игнат поклялся.
— Но ты куда? Что ты хочешь сделать? — спросил он.
— Некогда, потом, потом, — шептала Марта, как помешанная, пятясь на цыпочках от постели к двери.
— Скот в поле, — сказал в ящик распорядитель.
— Начинайте с лошадей, — послышался в ящике голос Богатого.
Сбежав со ступенек, Марта зашла в кабинет, выхватила из столика револьвер дяди Васи. Прячась за кустами, она перебежала расстоянье от замка к конюшне.
Едва переступив порог, Марта поняла, что лошадям уже все известно. Запах бензина, рык машин, запах людей, убивающих их на бойнях, был им знаком по тем страданьям, через которые они прошли, перед тем как были выкуплены.
Все лошади были потными и дрожащими. По мере того, как она шла, они поворачивали головы, наставляли уши. Они силились приветствовать ее как всегда ржаньем, но вместо этого только их губы чуть-чуть шевелились.
А глаза!? чего стоили эти взгляды, обращенные к Марте с надеждой. Какая глубокая трагичность отражалась в них, какая немая мольба! Такого ужаса Марта даже представить себе не могла бы. У денника Гракха и Хижры конюшенный сумрак сгущался. Там, за лучом солнца, падающим из узкого окна на спину Карагеза, в темноте что-то белело.
Словно блеск молнии пронзил сознание Марты. Она увидела белоснежного, сияющего неземным светом ангела. Марта словно во сне сделала еще шаг с полной готовностью повалиться в ноги спасителю. Вся она была в это мгновенье переполнена священным ужасом и нечеловеческой радостью.
— Марта, что нам делать!? — тихий, словно ветерок, коснулся ее ушей голос. Из сумерек в луч вышла Иллона.
Подогнутые, готовые пасть на колени ноги Марты выровнялись, священный ужас и надежда сменились глубоким разочарованием.
Денник Хижры был открыт, белый, как снег, жеребец дрожал мелкой дрожью. Он уже был поседлан. Иллона держала в руках уздечку. Придя в себя, Марта спросила:
— Хочешь прорваться, ускакать?
— Да, а ты?
— Я своего застрелю. Деваться с лошадью некуда. Везде найдут. Отнимут — жестоко убьют. Лучше пусть я сама, без мук, — Иллона схватила руку Марты. По ее лицу текли крупные слезы.
— Прощай, не поминай лихом, — сказала она непослушными губами.
Девушки крепко обнялись. Обе рыдали.
— С Богом, — сказала Марта, освобождаясь.
— Сын Принца-Рюделя и Дзи-Квин им не достанется, — уже сжимая револьвер, крикнула Марта вскочившей в седло Иллоне.
Звонкий топот копыт наполнил конюшню. Иллона вылетела чуть ли не галопом из ворот. Там послышались крики мясников. Загудели моторы. Богатый говорил по беспроволочному телефону. Но потом увидел всадницу, завел мотор и начал пятить Шиномаз задом.
Открыв денник Гракха, Марта увидела свое сокровище в небывалом состоянии. Низко опустив голову, жеребец медленно подошел к ней. В нем и капли не оставалось той жизненной силы, что играла в нем всеми мускулами, светилась в глазах, в красивой благородной поступи. Одно уныние было написано во всех его движеньях. Марта подала ему на ладони любимое лакомство, сахар, но Гракх его не тронул.
Сердце Марты облилось кровью. Оно сжалось до боли. Стиснув зубы, девушка вложила в ухо жеребца дуло револьвера. Она не услышала выстрела. Увидела только, как подкосились ноги Гракха и как он рухнул наземь. Последние конвульсии пробежали по мускулам, зашевелились ноги. Марта упала на труп своего любимца.
Так ее и застали мясники. Они сладострастно уставились на ее стройные, высоко оголенные ноги, на рассыпавшиеся, смешавшиеся с конской гривой волосы. Один молодой взялся поднимать Марту. Кто-то сбегал за главным. Главный тотчас же заявил, что обязан составить протокол. Он объявил Марте, с которой продолжал бороться мясник, что она будет отвечать по двум статьям.
По одной: за жестокое обращение с животным, по другой: за уничтожение подлежащего продаже с молотка имущества.
После составления этих бумаг, главный приказал выводить из конюшни лошадей. Распродажа началась.
Человек-жаба назначал цену.
— Кто больше? — орал он. Но у покупателей был сговор: цен не поднимать. Распорядитель три раза постучал молотком по русскому императору. Холстомер пошел за бесценок. Мясник выкладывал на стол ассигнации. Заседатель разделил его участь. И Карагез, и Фру-Фру, и Машка с сыном, и все другие, и даже несчастная старенькая Россинанта были проданы. Над этой кобылой особенно издевались. Толстый мясник с шишкой на широкой шее щупал старушку, хохотал. Кричал, что она и ломаного гроша не стоит, что мясо будет твердое. Богатый распорядился:
— Мы продадим эту дрянь в зверинец.
Проданные лошади ждали погрузки в грузовики. Взглянуть на них нельзя было без жалости. Даже шерсть на них как бы потускнела, стала дыбом. А глаза! Кто осмелился бы заглянуть в них, имея человеческое сердце, тот навеки запомнил бы их выражение. Какая великая тоска светилась в глазах этих тварей Твоих, Господи!
В грузовики добровольно заходить лошади не хотели. Каждая билась с человеком за свою жизнь. Палки пошли в ход. Человеческий крик, словно рев взбесившихся горилл стоял в воздухе.
Отец Илларион прибежал с поля.
— Как вам не стыдно! Вы люди или дияволы? — кричал он. Но голос его тонул среди голосов, среди ударов палок, среди топота копыт на откинутых с грузовиков деревянных помостах. В коробке раздался голос Богатого:
— Скажите этому сердобольному чудачку, что бифштексы будут вкуснее, если их сначала хорошенько побить.
Распорядитель, не сморгнув глазом, исполнил приказание. Отец Илларион, словно новый Иов, горестно
