подпирали валящийся бетонный забор. Картина могла разжалобить реформатора и устыдить сборщика налогов.
– Ну что вы, друг дорогой, – печально сказал директор, – где же я вам возьму бочку тормозной жидкости. Мы и так еле шестьдесят процентов машин на маршруты выпускаем.
– Сто литров, – снизил требования Колчак, умножая теперь нужное количество всего на два (а пробы? а утечки?).
Директор вялой улыбкой уравнял сто, двести, один и тысячу как величины мнимые и отсутствующие в природе.
– Вы ленинградец? – спросил Колчак. – Петербуржец? – И, немного презирая себя, подпустил фанфарной меди насчет чести города.
– Да, о да, конечно: чести у нас полные штаны, потому и денег нет.
– Но я же у вас не задаром прошу!
Старший помощник перешел к привычному и понятному торгу.
– Я вам могу со своей стороны дать пять человек на мм… скажем, на три дня для разных работ. Квалифицированные специалисты! Совершенно бесплатно.
– Представляю ваших специалистов. Нажрутся и потащат все, что отвинчивается. Что я, матросов не видел. Тут свои люди без работы сидят, что вы.
– Даже обидно слышать…
– Чего ж обижаться. А солярки у вас нет? За пару тонн договорились бы. Помогите и вы городскому транспорту, а?
– Откуда ж солярка… товарищ директор… А вот могу дать сурика! Кузова суричить – по железу под грунт, это же краска вечно держать будет.
– Допустим, – осторожно отозвался директор. – А сколько?
– Килограммов сорок. А? Ну – отрываю от себя: сто. Кило за кило, добро?
– А еще что у вас есть? Резины-то нет, конечно?
– Посмотреть надо, – веско ответил Колчак, пытаясь припомнить, какие именно покрышки служат Авроре кранцами и насколько они вовсе лысые. – А вот еще искусственная кожа – на сиденья, а? У вас ведь вечно сиденья режут!
– Это какая? А цвет? В рулонах?
Рулон валялся у Кондрата в брезентовой кладовой, спертый в доке неизвестно кем еще во времена капремонта. Применения ему до сих пор не придумали.
Обмен совершился, и назавтра Колчак привез на газели симпатичный алюминиевый столитровый бочонок тормозной жидкости.
– Сидоровича ко мне!
Сидорович приполз влажный и помятый после растаскивания цепей.
– Держи. И – чтоб хватило!
Не успели скантовать бочку с палубы вниз – над ней наседкой вырос доктор Оленев, против обыкновения аккуратно застегнутый на все пуговицы по мягкому животику.
– Братцы! – проникновенно воззвал он с какой-то старорежимной отеческой заботливостью. – Всех предупреждаю – пить это нельзя! Понимаете? – нельзя! Полстакана – это слепота, отравление, отказ почек, смерть. Не вздумайте фильтровать через противогазную коробку – не помогает.
– Да ну за кого вы нас принимаете, товарищ старший лейтенант.
– Я вас принимаю за тех, кто вы есть. Христом-Богом молю – вата, марганцовка, сверло на больших оборотах и все эти прочие глупости и народные средства – не применять, все равно не поможет.
– А что поможет?…
– Я тебе покажу что поможет! Уж лучше шарашь сразу коктейль Т-80 – стакан холодной воды и молотком по голове. Пре-ду-пре-ждаю: отравленных лечить не буду, будут подыхать так.
– Оленев, – спросил Колчак, – а ты не можешь сразу добавить туда чего-нибудь ядовитого, чтоб исключить полностью применение внутрь?
– Чего? Только цианистого калия, так он в комплект корабельной аптеки не входит.
– Ну… зеленки…
– Зеленка на семидесятиградусном спирте, наши драконы ее очищают и пьют спокойно!…
– А что не пьют?
– Что не пьют, то грызут. Нюхают и колют. Сволочи.
– 8 —
Всеобщее шевеление на корабле приобретало ту бодрость, которая сообщается людям с началом работ: глаза боятся – руки делают. За работой начинал ощущаться некий еще неясный смысл – предвестие того знания конечной цели, следующего из сложения всех мелочей и возникающего как бы неизвестно откуда, которое есть дух и суть действия и являет себя неизбежно, о чем и предупреждал Ольховского Колчак. Любая секретность – утаивание шила в мешке, и чем позже ты обнаружишь в этом мешке себя самого, тем сильнее уколешься.
Испытанный Ольховским укол, вернее даже два укола, исказили его представление о реальности и
