же имени. Ведь прописано в авторском праве и право автора на любой псевдоним – отдельной статьей! Вот захочу – и буду подписываться вообще «АЛСУ»! Большими буквами. Или «ДеЦл». Или «МкКормик». Но пристрастие редактора к общепринятости и е-д-и-н-о-о-б-р-а-з-и-ю неистребимо.
5. О первая книга! О многонедельные муки дефлорации, переходящей в перфорацию! О сладость грез о садистском убийстве!
Его звали Айн Тоотс, и я любил его, как стокгольмский заложник любит своего террориста. Бесконечно терпеливый – он улучшал мой язык в полную меру своего разумения и в полном объеме Академической грамматики. И он таки заставил меня научиться манипулировать теорией русского языка до уровня изощренной казуистики – когда аргументировать и доказать можно любое написание.
Это было не редактирование – но стилистическое соавторство. Он клал силы на то, чтобы я писал так, как писал бы он, если бы писал. Из прочих незабываемых дней два он потратил на то, чтобы выгладить синтаксис рассказа, который я писал месяц. Еще два дня я отвоевывал назад свои законные пятьдесят процентов. Шел торг – это будет по-вашему, но в этом вы уступите мне.
6. «Забыть? Забвенья не дал Бог..-.» «…в багровых рубцах от повода.» менялись на «…багровых от повода рубцах.» Мотивировка? По аналогии: «Мокрая от воды рубашка». Мокрая от воды, багровые от повода. Вопль: но рубец от повода – однако рубашка не от воды! Рубец – результат действия повода, багровый – его определение, но рубашка – не результат воды, результат – мокрая!!! Фиг. Непробиваемый бронежилет на голове. Грамматика!! Рубашка подлежащее, мокрая – определение, от воды – дополнение, примыкающее к слову «мокрая» и распространяющее определительный оборот. Рубец – подлежащее, багровый – определение, от повода – дополнение, и оба второстепенных члена предложения соотносятся с главным и поясняют его вне связи друг с другом. Но! В Академической грамматике редактор этого не нашел. Ну не все там есть. И финиш! Он был на грани истерики, я – безумия. И вот так – по восемь часов в день.
Он был расположен ко мне. На Рождество он пришел в мою халупу с домашними пряниками и коньяком. Он взял мою книгу из самотека и отстаивал в издательстве. Если бы не он – кто знает, могла бы она и вообще не появиться – конец брежневской эпохи, все щели зацементированы. Но он был – редактор. И дело его было – редактировать. В среднем – две поправки на страницу: запятая, предлог, флексия, падеж, синоним.
…Давно я восстановил везде собственное написание. Редактура осталась лишь в первом издании сборника «Хочу быть дворником». Разницы не заметит, наверное, никто, кроме нас с ним – и то если он сверит с хранящейся у него книжкой. Чего ж я бился головенкой о столешницу, а он хрустел пальцами?
А того, что если ты добиваешься единственно верного написания до боли в сердце и удушья во сне – любое вмешательство лишает твою работу смысла, а тебя – веры в то, что совершенство достижимо. Вишь: и так можно, и сяк можно – так чего ради пуп рвать? А перестанешь рвать – и хана тебе: пополнишь ряды коекакеров. Согласие на редактуру означает отказ от работы в полную силу, означает признание, что писать кристально ты все равно не можешь. А вот это – категорически неприемлемо.
6. Молодые ведь уже не знают – цензура в Советском Союзе называлась Главлит. И была толстая книга – свод правил, чего нельзя. Охрана Военной и Государственной тайн в печати. Статья первая – книга секретна, и упоминать об ее существовании запрещено. Считалось, что ее нет. И перечень – чего нельзя писать – был, таким образом, тоже секретным. Тебе не положено знать, чего нельзя, понял? Но – нельзя! И цензора знать тебе нельзя, и видеть его нельзя, и упоминать об его существовании нельзя. Тайна охраны тайны.
Но был в этом охранном деле еще один подлый нюанс. Неверно думать, что цензоры, обычные советские чиновники, стояли на страже незыблемых устоев социализма. Ноу. Они бдили за конкретностями. Цифры, факты, упоминания чего нельзя. А разные жизненные коллизии в литературных произведениях, неподобающие советскому человеку мрачные настроения и внебрачные связи, фривольные словечки и оголтелые выпивки – это все было отдано на откуп и под ответственность редакторов. Вплоть до административных и партийных мер за проскакивание разной чуждой отрыжки.
Редактор дорожил своим местом и опасался всего. Вздрючат, исключат, уволят.
Итак, был у меня в одном рассказе старший лейтенант 327-го мотострелкового полка. Но упоминать номера частей и подразделений – нельзя. Что и довел до моего сведения редактор – без всякого цензора, чтоб не пустить до него свой возможный промах.
Я брыкаюсь: это ведь вымысел, не документалистика, не журналистика, ни слова о дислокации и кадровом составе! Нельзя.
Я предлагаю: плевать на номер, сойдет любой, лишь бы конкретный, конкретность мне нужна, для достоверности. Давайте заменим на 728-й? Или 406? Нельзя.
Предложите сами любое трехзначное число. Нельзя!
Сказали мы с редактором друг другу бессильно те слова, которые в те времена печатать было уж заведомо нельзя, и по образцу окружных военных газет написали: «Н-ского полка».
Оба не нервничали. Что делать. Низ-зя – значит низ-зя. Но класс идиотизма был качествен.
7. Году в 80-м в ленинградском журнале «Искорка» у меня шла детская повестушка. Там мальчик- школьник от электрического разряда распятерился, и все пятеро занимались каждый своим делом и попадали в ситуации. Невинная проза для младшего и полусреднего школьного возраста. (Писал я ее двое суток в качестве экзерсиса – ставил руку на легкую скоропись: расширял, то есть, посильно диапазон своих скромных умений.)
Мальчика я назвал Леонид, руководствуясь тем соображением, что от этого имени легко можно образовать разные формы для разных характеров: Леонид, Ленька, Ленчик, Леня и Леха. Солидно-ученый, обычно-рядовой, принаряженный мямля-обжора, положительный ученик и хулиган-спортсмен.
– Миша, – сказала редактриса, – повесть мы берем, хорошая повесть, веселая такая, светлая, я думаю, что с публикацией проблем не будет. – И дальше взглядом она изобразила «но…».
После подобающей паузы я вежливо спросил:
– Но?..
– Я рада, что вы меня поняли, – одобрила она.
– Я не понял, – тупо сказал я.
– Ну, – укорила она.
