Мы завели его под струю. Он упирался и материл нас беззлобно:
— На фига?.. н-не надо!.. я ч-чё, я сам м-могу… просто хотел войти… ссс… с-с-сходу!..
Потом я стал бояться. Бояться приятной и беззаботной обеспеченности этой жизни. Ничего не знать, никуда не лезть, ничего не добиваться. Свои двести. Записывайся в очередь на кооператив, копи деньги, езди на месяц в отпуск, ни о чем не думай, через пятнадцать лет будет у тебя все как у людей: квартира, мебель, к пятидесяти годам на машину скопишь, и на нее очередь подойдет.
Только раньше сдохнешь. Люмпеном.
— А могли бы уже третий разряд получить, — неодобрительно кинули мне трудовую в отделе кадров.
ЦИРКОВАЯ ИСТОРИЯ
Этот телефильм не мог получиться изначально, когда офицер Куприн не понял механики Ньютона. Исаак Ньютон был великий ученый и человек глубоко верующий, а Александр Иванович Куприн был скорее пьяница, как подобает русскому литератору. Ничего удивительного, что взаимопонимание не было достигнуто.
В рассказе Куприна цирковой артист изобретает удивительный трюк. Он разбегается с трамплина с двухпудовыми гирями в руках. Отталкивается и летит на тумбу приземления. И на середине его полетной дуги зрителям ясно, что он не допрыгнул. Низко идет. Но тогда он отпускает эти две гири — и взмывает кверху, облегченный! И приземляется ногами на тумбу.
Конфликт в том, что знатоки в атасе, а зрительская масса равнодушна. Ей эффекта мало, ей поострей подай чего. Не понимают гениальности трюка! И бедный гений цирка, мечтавший покорить мир и сердце любимой, остается ни с чем… Такая трагедия.
Прикол же в том, что увлекавшийся воздухоплаванием и аэропланами Куприн не понимал, что человек не обладает подъемной силой. Ни статически, как воздушный шар, это ясно. Но и динамически, как движущийся в воздухе предмет, он тоже подъемной силой не обладал. Крыльев нет, воздух вверх не давит, летит по инерции, как камень или снаряд. Выпустит гири? Ну и будет продолжать полет рядом с ними, потому что инерция прыжка смещает их в одном направлении. Это самолет подпрыгнет, сбросив груз, — его подъемная сила вверх тянет. А здесь летящее по инерции тело просто разделится натрое.
Короче, артиста жаль, хоть он и выдуманный. А вообще они все умерли. Причем давно. Было время утешиться.
А мы были еще живы. Перебивались как могли. И снимали телефильм по этому рассказу Куприна. «Цирковая история». Довольно цинично к нему относились. Из всех искусств опиумом для народа является телевидение.
Валили февральские снегопады, и режиссер спешил захватить натуру. Он надеялся, что синяя снежная штриховка петербургских пейзажей эстетически уравновесит менее удачные элементы фильма.
Натура на выезде — это та же киноэкспедиция, только ехать близко. Тонваген, камеры, декорации, костюмы; «рафик» с актерами, автобус с административной группой, грузовик с резиновой булыжной мостовой и свечными фонарями; треноги, барьеры, люстры, прожектора, мегафоны, операторы, осветители, гримеры, ассистенты, — мат и неразбериха. Все как у больших.
Выехали в темноте. День кончился. Он в Питере недолог зимой.
У Русского Музея долго выгружались и устанавливались. Светили боковой вход в Малый Оперный. Из зоопарка приехала пролетка. Ей настелили резиновый булыжник и поставили деревянные фонари. Два главных героя втиснулись на сиденье, как бананы в стакан: торчат и свешиваются в стороны. Крупные мужчины. И ездят взад-вперед.
Режиссер недоволен, что они выглядят крупнее лошади. А они замерзли, в сюртуках и цилиндрах. Портрет в стиле русского модерна: уши синие, нос красный, щеки белые, взгляд черный.
— Стоп мотор! Всем слушать! Делаем так. Вы выходите из дверей. Продолжаете разговор. Садитесь в экипаж. Крупно: лица. Крупно — колесо по снегу пошло. Начали!
Оператор ездит по двери трансфокатором и выносит приговор:
— Нет. Там надпись над дверью. Театр ордена Красного знамени и вся муть.
Режиссер сражен его идиотизмом:
— Так не бери верх двери!
Оператор шокирован его глупостью:
— Я же беру их в приближении из двери! Фон!
У директора все наготове! Ватман, краски, плакатные перья:
— Где художник курит?!
И через пять минут велели прикрепить над дверью вывеску: «Нумера “Англетер”».
Теперь про нас с Бобкой. Мы с Бобкой на этой картине работали декораторами. Декоратор — это не тот, кто делает декорации. Это тот, кто их двигает. Рабочий-монтажник. Три рубля за съемочный день. Мальчик для битья за все.
Директор держит ватман с вывеской, как демонстрация за мир. Бобка волочет лестницу. И я лезу на лестницу. На стремянку.
Я лезу ногами. А руками держу вывеску. Старинная дубовая дверь высотой метра четыре. А наверху вывеска театра, ее надо закрыть.
Я долезаю ногами до верха стремянки, перекидываю ногу на ее другую сторону, утверждаюсь в равновесии, и тянусь руками как можно выше пристроить свой бумагокартон. Мне его надо хотя бы одной рукой придерживать, другой приставлять к нему гвоздик, а третьей бить молотком. А третьей руки нет, поэтому неудобно.
Я принимаю позу, как беременная каракатица в балете Чайковского. И после каждого удара молотком ловлю равновесие. А метель метет, и под ватник дует. И холодно так дует, да прямо по ленинским местам. Я даже глаза скосил вниз: что ж там так дует?
Там, на достигнутой высоте искусства, брюки на мне лопнули по шву — от пупка до копчика!!! И два прожектора держали в точке прицеливания мои парадные трусы цвета снежной метели!.. И труппа профессиональных кретинов во главе с актрисами и заслуженными артистами республики взирала на этот феномен!!. Конечно, я потерял душевное равновесие и вслед за ним физическое. Одна актриса мне нравилась. А брюки были новые и единственные, из хорошего ателье.
Я увидел, чего куда дует, и стал падать вместе с этой четырехметровой стремянкой. Идиоты, собравшиеся внизу в круг, задрав головы, вместо того, чтобы ловить меня, поймали стремянку. Я стряхнулся с нее, как муха, и упал на резиновые булыжники.
Я поднялся и ушел за угол в ритме обычного образа действий, типа профессиональный монтажник всегда так спускается с лестницы. Бобка принес мне от костюмеров реквизитные штаны чемпионского размера, я подкатал их, стянул ремнем и продолжал исполнять свои обязанности. Соучаствовать в издевательстве над искусством.
Первый блин комом. Лиха беда начало. Хрен редьке не товарищ.
Художник Сергей Сергеич, изломанный, насмешливый и грубый, говорил:
— Лучше воевать два раза с немцами, чем один раз с финнами. Я прошел, знаю. Точно вам говорю: эти разгильдяи точно студию сожгут. Вы держитесь ближе к выходу!
И добавлял про фронтовую интуицию. И был прав!..
Главные съемки были в цирке. По ночам. Как положено: два часа приготовлений на двадцать минут съемок. Что характерно: трое скачут как укушенные — остальные скучают и ждут. Потом следующие трое. Организация.
А главную роль исполнял Игорь Дмитриевич Дмитриев. Высокий стройный седеющий барин. Развратно-ироничный и мудро-высокомерный. Лицо такое. Сплошь белогвардейцев играл. Играть положительных советских ему было нельзя — слишком изящен и вальяжен. Вот такая фактура! Гениальный был актер, тогда еще без званий.
