бочка, засеменил короткими ножками навстречу.
— Бари, ты?! Я сначала решил, что у меня галлюцинация от жары!
Он был в курсе моих дел.
— Этот негодяй Бак посмел вмешаться в твое творчество! Телевизионный мир возмущен… Мы направили Баку протест от имени всех продюсеров Би-Би-Си.
Я пожал плечами:
— Теперь я у других хозяев.
— Хозяев? — Адамс скептически рассмеялся. — Что-то на тебя не похоже, Бари!.. Я двадцать лет в Би-Би-Си и ни разу не видел ни одного хозяина. Снимаю, что взбредет в голову.
Я с печальной улыбкой смотрел на Адамса. Что мог я сказать ему? Что в наши дни телевидение стало самым доходным бизнесом? Он и так это знает, хотя Би-Би-Си традиционно не пользуется рекламой, а существует за счет налогоплательщиков. Те монополии, которые щедро оплачивают телерекламу своих товаров, сами диктуют, в какие программы включить их рекламу, а следовательно, вольно или невольно определяют содержание программ. Конечно, Адамс, как и вся Би-Би-Си, мог гордиться своей независимостью от коммерции, «особой позицией» — в отличие от других мировых телесетей. Механизм руководства был здесь тоньше: члены правления — крупные фигуры от бизнеса и политики — не спускали директив журналистам, не вмешивались в их дела. Но зато сами журналисты знали, какой материал от них требуется. Когда-то Адамс получил символический знак продюсера телекомпании — похожую на телебашню авторучку с кожаным ремешком-хлыстом. Этим хлыстом продюсер мог подгонять свою группу, если она не проявляла достаточного рвения, — всех тех, кто еще не стал «независимым», не растолкал локтями других.
Конечно, у журналистов масса неписаных преимуществ. Любого столпа общества, такого, как Файдом Гешт или директор «Петролеума», можно публично критиковать, даже обличать, если он того заслуживает, но когда затрагиваешь финансовые интересы гештов, когда посягаешь на пущенные в оборот центы, которые должны обернуться миллионами, вскрываешь грязную подкладку экономических махинаций, пощады не жди. Кто бы ты ни был — Адамс или Бари. Я испытал это на своей шкуре.
В музыкальных шоу Адамса красивые, осыпанные бриллиантами «звезды» не только поют, но и водят собственные самолеты, управляют собственными яхтами, непринужденно сходят по мраморной лестнице собственной виллы, ныряют с трамплина в собственный бассейн, и при этом, не закрывая рта, заполняют эфир модными мелодиями. Ни один продюсер на свете не может добиться, чтобы Грета Фиш пела в купальнике, а Энтон Чивер — верхом на слоне, но у Адамса, неуклюжего, толстого, курносого Адамса, со «звездами» не бывает осечек.
— Счастливчик ты, Адамс, — сказал я ему. — Настоящий свободный художник!
Он моментально, оттолкнувшись от этой фразы, размотал ход моих мыслей, расхохотался сам над собой, хлопнул меня по колену:
— Не считай меня дураком, Бари. Я знаю, ты очень самостоятельный… Но если я могу тебе…
— О'кей, Адамс…
— Извини. — Адамс чуть смутился. — Но ведь все мы в один прекрасный день можем оказаться на улице…
— О'кей, Адамс… Отчего у вас такая жара?
— По-моему, — весело отозвался Адаме, — солнце испытывает на прочность остатки наших дурацких традиций…
Он подвез меня до Пиккадилли и возле площади влип в маленькое дорожное происшествие, нарушив правила. При этом ему пришлось занять у меня некоторую сумму.
Я оставил Адамса в машине, пошел дальше пешком.
Центр Лондона с годами не меняется. Те же массивные дома, красные двухэтажные автобусы, черные, допотопные на вид такси, словно движущиеся на колесах котелки, автомобильные пробки на перекрестках. Британия замкнулась в скорлупе консерватизма, в своих традициях — королевских церемониях, футболе, семейных пикниках, рождественском пудинге, но в глазах приезжих она заметно обветшала и постарела. Медленно разрушался камень Вестминстерского аббатства. Люди чувствовали себя одинокими на улицах, в автомобилях, домах. Спад воды в Темзе воспринимался драматически: а что будет завтра — не всемирный ли потоп? Мне лично Британия напоминала благополучный с виду, но очень зыбкий мирок Робинзона Крузо. Миллионов робинзонов на большом обитаемом острове…
Перед зданием парламента толпились не только туристы, но и лондонцы, желавшие попасть на галерку для публики. Палаты обсуждали вопрос о новом истребителе для вооруженных сил Англии, и каждая домохозяйка знала, что это значит: через неделю-другую во всех лавках подскочат цены на продукты. Телевидение ядовито комментировало работу парламента.
Вдоль тротуара ходили нелепо одетые люди с плакатами на груди. Каждый из них что-то молчаливо требовал. Полицейские не обращали на них внимания.
— Отец, ты?
Я обернулся, не сразу узнал Эдди со щитом.
— Что ты здесь делаешь, Эдди?
— Понимаешь, — он расправил плечи, демонстрируя свой плакат с призывом обеспечить работой «чемпиона мира по прыжкам через автобусы», — из-за каких-то пожарных срываются мои выступления. Они отказываются дежурить на стадионе.
— Ты полагаешь, что тебе поможет английское правительство?
— Не знаю, что делать… — Эдди уныло чесал затылок. — Такой трюк я освоил — тринадцать двухэтажных автобусов… Мировое достижение! Через пять дней меня должны снимать для первой программы Би-Би-Си… И все впустую: нет пожарных!
— Телевидение имеет собственных пожарных.
— Правда? — Эдди встрепенулся, стал снимать свой плакат. — Ты поможешь, отец?
— Так ты все это всерьез?.. — Я пристально смотрел на сына.
Чертова дюжина английских автобусов. Летящий над ними мотоциклист. Тысячи вопящих на стадионе робинзонов. Миллионы робинзонов перед экранами телевизоров. Стоят ли миллионы зрителей такого риска? Стоит ли вообще промелькнувший на экране сенсационный кадр хотя бы одной человеческой жизни, которая может внезапно оборваться?
Наверное, мои мысли красноречиво отпечатались на лице.
— Ты не волнуйся, папа. — Сын взял меня под руку. — Все точно рассчитано. Я прыгаю каждый день на тренировках. Это очень бодрит…
Я позвонил из гостиницы знакомому директору телепрограмм и все уладил с пожарными. Попросил Адамса для верности проследить… Эдди радовался, уплетая за обе щеки обед, был очень возбужден.
— Не беспокойся, отец. Я уже взрослый, — твердил он. — У меня имя — Эдди Джон Бари.
— За что Эдди возьмется дальше? — шутливо спросил я.
— О, совсем забыл! — Он вытащил из кармана бумагу. — У меня контракт с Голливудом… Посмотри, какая сумма…
Сумма гонорара была приличная.
— Что будешь делать?
— Для начала прыжок из летящего самолета.
Так я и знал. Не надо было спрашивать: защемило сердце.
— Может, полетим вместе?
— Я сам! — Эдди вспыхнул и рассмеялся над своей мальчишеской самоуверенностью. — Пусть раскошелится телевидение, и я прибуду в Голливуд королем.
— Будь осторожнее там, — предупредил я. — По моим сведениям, Голливуд окончательно захватила мафия.
— Гангстеры такие же дельцы и такие же зрителя, как все остальные, — махнул рукой Эдди. — Они лишь лучше других знают, какие боевики нужны публике.
— Они никогда не забывают, кому платят, сколько и за что, — сказал я серьезно. — Не задерживайся там долго.
— Хорошо, отец. Мне приятно будет думать, что ты рядом. Я рад, отец, что ты расстался с Баком. Он
