Это была типичная для Америки история. В небольшом курортно-пляжном городке штата Флорида разгоняли демонстрацию негров. Действовали привычными методами. И вдруг полицейский застрелил мальчишку по имени Нонни.
Нонни, вернувшись из школы, играл с приятелем в бейсбол. Он постепенно выигрывал, как может выигрывать каждый чемпион класса. Но мать соперника чересчур волновалась: ее сын задерживался на обед. Она дважды заходила на бейсбольную площадку, разделявшую дома соседей, а потом позвонила в полицейский участок с жалобой на черномазого, который разрушает авторитет родителей у ее белого сына.
К площадке подкатила патрульная машина. Полицейский знал, кого надо наказать. Он выстрелил в негритенка. Точно между глаз. И уехал.
Черная Америка взорвалась. Сначала в том курортном городке, позже, когда суд оправдал полицейского убийцу, по всей стране. Негры вышли на улицы, и это показалось белым страшно. Демонстрантов приводили в чувство, сбивая с ног из брандспойтов, усмиряли газовыми гранатами, одиночек пристреливали. Звенели стекла, пылали машины, дома смотрели пустыми глазницами. Губернаторы вызывали на помощь национальную гвардию. Негритянские кварталы лежали в руинах. Газеты день ото дня умножали цифры — число убитых, раненых, арестованных. Я прекрасно помню все это.
Целое лето пылал гнев инакомыслящих. «Нет!» — писали они на стенах особняков. «Нет!» — на дорогих кадиллаках. «Нет!» — на статуе Свободы. И белые боялись прикасаться ко всему, где была начертана первая буква имени убитого парнишки. Они вызывали полицейских, а те привычно, если был хоть малейший повод, стреляли.
Так случается время от времени в Америке.
Неужели татуировка на руке у цветного имеет отношение к этой истории? Нет, чистое совпадение. Давно отбушевало то «жаркое лето», и весь мир наверняка забыл беднягу Нонни. Только журналистская память способна выхватывать из прошлого конкретные детали.
— Какой нахал!.. Никогда не садитесь в лифт, если там негр! — горячо продолжала моя соседка, о которой я на время забыл.
— Почему?
— Как почему? Это опасно!
— За что вы их так ненавидите? — спросил я.
— А за что они ненавидят нас?! — Дама возмущенно взмахнула руками. И сменила гнев на стандартную улыбку: — Впрочем, вы европеец, мистер Бари…
— Пожалуй, вас я не пойму…
Я почувствовал какую-то усталость, точнее, бремя неожиданной ответственности за эту агрессивно настроенную прабабушку, ее беззаботного правнука, за серенький денек, в котором порхали игрушечные самолеты. Мы расстались с собеседницей дружески, но чувство усталости долго не проходило.
Да еще этот шар с двумя безумцами!..
— Нет сведений? — спрашивал я время от времени по телефону Нэша.
— «Океан молчит» — это наш последний заголовок, — отвечал невозмутимый Нэш. — Кстати, мистер Бари, о вас специальная полоса. Как вы смотрите на шапку: «Жители Джона надеются на Джона»? А?
— Не валяйте дурака, Нэш! — сказал я.
— Но люди действительно верят в вас больше, чем в полицию…
— Заткнитесь, Нэш! — оборвал я, представляя вытянутые физиономии полицейских и хихикающего Боби.
Ирландца не так-то легко было укротить.
— Моя газета выражает мнение читателей…
Я бросил трубку. Этот редактор — великовозрастный младенец! И зачем я ввязался в историю? Что я — господь бог, чтобы спасти целый небоскреб? В конце концов, я просто приезжий, корреспондент лондонской конторы, у меня в Нью-Йорке куча разных дел!..
Принялся лихорадочно собирать чемодан, не обращая внимания на трезвонящий аппарат. Наконец схватил прыгавшую трубку, рявкнул:
— Бари у аппарата! Побыстрее, я уезжаю!
— Отец, это я! — голос Эдди вернул меня в действительность. — Ты уезжаешь? Значит, это шутка?
Я сел в кресло, вытер рукой лоб.
— Да нет, Эдди. Все правда. Я на месте, в небоскребе. Просто мне надоели дурацкие розыгрыши…
— А я в Голливуде, рядом с тобой! — В голосе Эдди слышалось ликование. — Пока тренируюсь. Я стартую, как только окончится ваша история с террористами.
И он был уверен, что эта история кончится благополучно! Один желает хорошей погоды, другой предлагает полмиллиона, третий стартует на следующий день! Они все сошли с ума, начиная с ненормальных террористов!.. А кто будет их ловить? Я, что ли?
И поймал себя на том, что сам поддался всеобщему психозу, брякнул в трубку Эдди:
— Ты не торопись. Когда все кончится, я приеду на твое выступление.
— Правда? (Я видел, как он смеется.) Ради тебя я выдам королевский трюк! Хорошо бы, и мать посмотрела… Не знаешь, где она?
Я вздохнул:
— Как всегда, путешествует. Что ей передать, если позвонит?
— Чтоб не волновалась… Эдди взялся за дело!
Я не волнуюсь, хотя виски ломит от боли. Захотелось, очень захотелось увидеть Марию. Может, разыскать ее? Рассказать о звонке сына? Нет, нельзя! Чего доброго, примчится. А ей здесь не надо быть. Мы делаем свое мужское дело.
Восемь с лишним вечера, шеф ждет.
Ресторан «Джони» представлял чашу, заполненную ярусами красных столиков, утыканную черными семечками. Словно арбуз семечками, ресторан был переполнен жителями Большого Джона. Метр привел меня к нужному столу. Боби кивнул и скучным взглядом скользнул по рядам. Он был в вечернем сером костюме со слегка приподнятыми плечиками пиджака.
— Боби, вы уже взлетаете? — пошутил я.
Он равнодушно взглянул на мою рабочую робу.
— Куда там, даже не отлучишься домой. — Боби, как обычно, ворчал. — Будем обедать, Бари? Я проголодался, старина.
Подали на стол. Соседи с любопытством поглядывали на нас. Разговора, судя по удаленности стола, они не должны слышать.
— Что нового, шеф?
— Так, ничего, мелочи быта… Работаем… — Боби осклабился. — Пока сущая ерунда… По предварительным данным, они находятся снаружи и внутри!.. — пропел он в паузе гремящего оркестра.
Я кивнул.
Предчувствие не обмануло меня.
Так я и знал! Сейчас они видят меня и шефа, а мы их — нет.
— Между прочим, — продолжал Боби, аппетитно обгладывая косточку, — полмиллиона за такой репортаж — слишком мизерная цена… Вы извините, Бари, но это мое мнение.
— А какое вам, собственно, дело до моего гонорара?
— Никакого, он ваш! — Боби бросил кость в тарелку. — Я бы дал вам дна… а то и три миллиона… Если бы имел…
— Займите у террористов! — съязвил я.
— Если бы они предъявили более конкретные условия… Ну, например, освободить кого-то из заключения… Какую-нибудь тройку, семерку или десятку якобы незаконно осужденных цветных или убийц, я бы точно знал, у кого просить взаймы.
— И хорошо, что они не дают повода, — сказал я. — У всех в зубах навязли эти «тройки» жертв полиции.
