пассажира кто-то постучал.
Худющая, андрогинного вида девушка без разрешения забралась в машину, на вид ей было не больше восемнадцати, и все в ней говорило о ее принадлежности к готам: угловатое лицо, короткие черные волосы, одежда и макияж из восьмидесятых годов.
— Чего тебе нужно? — встревоженно спросила я.
Она указала на сидевшую за застекленной рамой окна ресторана женщину. Потом подняла украшенную чуть ли не двадцатью позвякивающими браслетами тонкую, как спичку, руку, и произнесла:
— Я ее дочь.
Мне потребовалась минута, чтобы внести в память эту информацию и расслабиться.
— Тебя послал твой отец?
— Нет, он не знает, что я здесь.
Голос у нее, несмотря на крутой вид, был звонким и юным.
— Ты сама начала следить за своей матерью?
Она закурила «Филипп Моррис экстра-лайт».
— Боже, эта история продолжается уже два года.
— Значит, тебе известно все…
Она удивленно посмотрела на меня:
— Я считала тебя умнее.
— Прости, ты меня знаешь?
— Я тебя уже несколько раз видела… с тех пор как мой отец тебя ангажировал…
— Ангажировал? Мы же не на телевидении.
Я опустила стекло, чтобы проветрить салон машины.
— Мне жаль, что твоя мать…
— Моего отца интересуют только деньги, — прервала она меня. — А тот, — кивнула она в сторону любовника матери, — компаньон папы. Теперь ему будет проще послать их обоих к чертовой Л1атери.
Любовники вышли из ресторана, и девчушка, чтобы ее не заметили, спряталась за приборный щиток. Фотографий у меня достаточно, подумала я, и убрала камеру «Никон» в чехол. Подождав, когда тронется их «Мерседес», я последовала за ним.
— Как ты сюда добралась? — спросила я.
— На такси.
Мне стало неловко.
— Куда тебя отвезти?
— Куда едешь ты, туда и мне. Меня зовут Гайа, фамилию ты знаешь, — произнесла она.
— Послушай, Гайа, у меня есть срочные дела.
— Ладно, тогда высади меня у Чертозы.
Естественно, что я спрошу, почему она хочет, чтобы ее отвезли на кладбище.
— Извини, зачем тебе туда?
— Знаешь Байрона? Он проводил там время. Разговаривал с могильщиками. У него на столе всегда стоял череп для вдохновения…
Она сидела, держа спину прямо, а ладони на коленях, с насмешливым выражением отвергнутого и чуждого всему происходящему человека. Должно быть, она сумасшедшая, но она мне нравится.
— Конечно, Байрон… ты что, хочешь быть писательницей? — громко спросила я, словно рассуждая сама с собой.
— Не знаю. Когда я была маленькой, всегда писала небольшие рассказы на трех страницах. Один был о семье, в которой все умирали, но самый прекрасный назывался «Корри и ее собака»: Корри утонула, пытаясь спасти тонущую собаку. У меня умирали все персонажи, не знаю почему.
Я задумчиво почесала лоб, вспомнив, что Ингеборг Бахман, моя любимая писательница, говорила что писательство — это одиночество, уединение и неудовлетворенность.
— Знаешь что, я угощу тебя чем-нибудь, а потом отвезу домой.
Остановив машину у крошечного бара, больше похожего на кафе-молочную, мы вошли. Я взяла с маленькой витринной стойки пирожное с кремом и принялась с жадностью есть.
— Ты ничего не будешь? — спросила я у нее.
Она стояла, упершись спиной в холодильную камеру с мороженым.
— Я никогда не ем.
— Даже кока-колу не пьешь?
Она отрицательно покачала головой, не спуская с меня глаз.
— А я обожаю поесть, — подразнила я.
— Это видно.
— А, понятно, не хочешь потолстеть.
— Не совсем так. Не хочу жить.
Если верно, что ничто не происходит случайно, моя тоска, которая не оставляла меня вот уже несколько дней, достигла на этой холмистой площадке, где я припарковала свой «Ситроен», своего пика. Я подумала, что вид Болоньи сверху и немного болтовни пойдут ей на пользу, однако дочь инженера Комолли выудила одну из моих кассет с песнями Луиджи Тенко и вставила в магнитолу.
Пока я курила и разглядывала виллы богатых болонцев, она пела «День за днем». Я не верила своим ушам она знала наизусть все слова песни. «День за днем проходит жизнь, завтрашний день будет таким же, как вчерашний. Судно уже покинуло порт и кажется с берега далекой точкой…»
Я не могла сдержаться:
— Почему ты не слушаешь Мэрилина Мэнсона, как твои ровесники?
Она сидела, согнув плечи и вытаращив подведенные глаза.
— Потому что я так одета?
— В определенном возрасте то, что носишь, имеет значение, тебе не кажется?
Наконец она рассмеялась, продемонстрировав мне свои прекрасные белые зубы и ямочки на щеках.
Перед тем как отвезти Гайю домой, я заехала в агентство, усадила ее на диванчик Аучио, а сама пошла в кабинет перенести фотографии в компьютер. Пока я подключала кабель к компьютеру, до меня донесся ее вопрос по поводу туалета, из которого затем раздался звук закрывающегося шпингалета.
Я подошла к Спазимо.
— Ездить с дочерью клиента профессионалу непозволительно, — сказал он.
— У нее кое-какие проблемы.
Лучио покачал головой.
— Вот так всегда, все безнадежные дела берешь ты…
— Кстати, о безнадежных делах, Тима поблизости нет?
— Он зашел и сразу плюхнулся на диван. Сколько же косяков он выкуривает? За секунду опустошил две бутылки воды.
— Теперь собирается сколотить группу.
— Но он же ни на чем не умеет играть!
— Говорит, что это не важно.
В этот момент появилась Гайа.
— А здесь здорово, — произнесла она.
Мы со Спазимо растерянно посмотрели на нее.
Мы снова сели в машину, но дочь инженера Комолли даже и слышать не хотела, чтобы ее отвезли домой. Если бы она хоть немного была голодна, я бы отвезла ее в «Макдоналдс», но у меня была идея получше: отправиться в бар на улице Верди, где в это время Тим и его друзья пили аперитив.
Пока мы ехали, Гайа смотрела в окно и терла рукой лицо, так, что оно покраснело. Было шесть часов вечера, небо стало лиловым, как гематома. Я краешком глаза посмотрела на странное существо, сидевшее рядом со мной.
— Расскажи мне о своих родителях.
