одних только подозрениях, поэтому леди Спанчетта, в данном случае, не присоединиться к Арлесу и Друсилле на мысе Джоурнал. Суд не имеет права вмешиваться во внутренние дела Дома Клаттуков, но мы предлагаем ему освободить леди Спанчетту от должности председателя Выборного комитета и от других важных постов. Рекомендуем старейшинам Дома Клаттуков предпринять в этом отношении соответствующие действия.
— Если ни у кого больше никаких вопросов к суду нет, то будем считать заседание закрытым.
На следующий день Глауен снова посетил тюрьму. Когда он вошел в камеру, то застал Флореста склонившимся над книгой в элегантном розовом переплете. Флорест бросил в сторону Глауена недовольный взгляд.
— Что тебе надо теперь?
— То же, что и раньше.
— Боюсь, в этом я тебе не помощник. У меня осталось слишком мало времени, чтобы терять его впустую: мне надо закончить более важные дела.
Флорест снова углубился в книгу и, казалось, выкинул Глауена из своей головы. Глауен прошел в камеру и сел на стул напротив Флореста.
Прошло какое-то время. Флорест, нахмурившись, бросил взгляд на посетителя.
— Ты еще здесь?
— Я только что пришел.
— М этого слишком много. Как видишь, я занят книгой.
— Ты должен придти к какому-то определенному решению.
— Самое главное решение уже принято, — кисло усмехнулся он.
— А твой новый «Орфей»?
— Работу над ним будет продолжать Комитет Изящных искусств. Я знаю его председателя Леди Скеллейн Лаверти много лет, она давно уже загорелась этой идеей. Она принесла мне эту книжку, одну из моих самых любимых. Ты читал?
— Мне не видно заглавия.
— «Лирика безумного Наварта». Его песни остаются в голове навечно.
— Я читал кое-что из его песен.
— Хм! Удивительно! Ты кажешься… ну, тупым занудой тебе не назвать, но довольно скучным парнем.
— Я себя таким не считаю. На самом деле, я очень беспокоюсь за отца.
— Давай лучше поговорим о Наварте. Здесь есть великолепные отрывки. Моментальный проблеск, но когда ты начинаешь осматриваться, все уже прошло. Наварт мучился несколько дней, но наконец излил свое воображение в несколько замечательных четверостиший, буйных и пророческих, пронизанных ритмом, и каждое подчеркивается припевом:
Так одиноко она жила, так одиноко она умерла,
И так одиноко ветра мировые поют.
— Очень мило, — заметил Глауен, — Ты собираешься поговорить со мной только о поэзии?
Флорест высоко вскинул брови.
— Тебе досталась такая привилегия!
— Я хочу знать, что случилось с моим отцом. Похоже, ты знаешь. Не понимаю, почему ты не говоришь мне этого.
— И не пытайся понять меня, — заявил Флорест, — Я и сам никогда не делаю подобных попыток. У меня всегда такие разнообразные намерения.
— Скажи мне, по крайней мере, одно, ты знаешь, что с ним произошло или нет?
Флорест задумчиво потер подбородок.
— Знание — это очень сложное понятие, — наконец сказал он, — Его нельзя разбрасывать направо и налево, как крестьянин разбрасывает зерна. Знание — это сила! Этот афоризм стоит того, чтобы его запомнить.
— Ты так и не дал мне ответа. Ты собираешься мне хоть что-то сказать?
Флорест важно заговорил:
— Я тебе вот что скажу, а ты внимательно выслушай. Вполне очевидно, что наша вселенная очень тонкий можно даже сказать трепетный, механизм. Ни одно событие не происходит в ней не затронув что-то еще. Перемены это постоянное состояние космоса, даже Кадвол не может избежать изменений. Ах, прекрасный Кадвол с его чудесными землями и милыми поселениями! Луга купаются в солнечных лучах; они призывают наслаждаться всех обитателей этого мира. Животные могут пастись, птицы летать, а человек петь свои песни и плясать, и все это в мире и гармонии. Так и должно быть, каждый получает свою долю и каждый делает то, что считает необходимым. Таким видят жизнь многие народы и здесь и где-то в других далеких мирах.
— Возможно, все это и так, но как насчет моего отца?
Флорест нахмурился и сделал нетерпеливый жест.
— Ты что, действительно такой тупой? Тебе надо обязательно кричать в самое ухо? Ты подпишешься под тем идеалом, который я нарисовал?
— Нет.
— А Бодвин Вук?
— И Бодвин Вук тоже не подпишется.
— А твой отец?
— И мой отец не подпишется. На самом деле, почти никто на станции Араминта под этим не подпишется.
— У других людей в других местах встречаются более прогрессивные взгляды. Я сказал тебе достаточно, теперь ты должен уйти.
— Конечно, — согласился Глауен, — как вам угодно.
Глауен вышел из тюрьмы и пошел заниматься своими делами, это заняло у него весь оставшийся день и все следующее утро. В полдень Бодвин Вук обнаружил его завтракающим в «Старом дереве».
— Где ты прячешься? — спросил его Бодвин Вук, — Мы везде тебя обыскались.
— Вы даже не пытались посмотреть в Архивах, где сразу бы меня и нашли. А что такое срочное случилось?
— Флорест прямо из себя выходит. Он хочет посовещаться с тобой как можно быстрее.
— Ну что ж, пойду взгляну на него, — поднялся Глауен.
Глауен пересек реку и направился к тюрьме.
— Ну наконец-то, — обрадовался, увидев его, Маркус Диффин.
— Меня очень удивляет моя внезапная популярность. Последний раз, когда я был у него, он не знал, как от меня побыстрее отделаться.
— Предупреждаю: у него был сегодня очень неудачный день он не в духе.
— А что случилось?
— Для начало они разругались с Намуром. Я уже хотел вмешаться, когда Намур выскочил из камеры мрачнее тучи. Следующей была леди Скеллейн, которая еще больше расстроила его и он начал срочно требовать тебя.
— Думаю, я знаю, что его так расстроило, — сказал Глауен, — Возможно, я и сумею его немного успокоить.
Маркус Диффин открыл дверь и крикнул в камеру:
— Пришел Глауен Клаттук.
— Наконец-то! Приведите его!
Глауен обнаружил Флореста стоящим у стола и кипящим от негодования.
— Твое поведение до невероятности бесстыдно! Как ты смеешь вмешиваться в мое завещание?
— Ты имеешь в виду мой разговор с леди Скеллейн Лаверти?
— Именно! Мой счет арестован, а ты делаешь абсолютно невероятные заявления! Ты разрушаешь все наши планы!
— Я пытался объяснить это тебе раньше, но ты не захотел слушать.
