Джонса» большим судном.
Пароход этот отличался от «Поль Джонса» и в других отношениях: лоцманская рубка «Поль Джонса» была плохонькой, грязной и расшатанной мышеловкой, страшно тесной вдобавок; а эта рубка походила на роскошный стеклянный храм; места столько, хоть танцуй! Нарядные, красные с золотом, занавеси, внушительный диван — высокая спинка и кожаные подушки, — сюда другие лоцманы приходили посидеть, поболтать и «посмотреть реку»; блестящие вычурные «урны» вместо деревянного ящика, наполненного опилками; красивый линолеум на полу; уютная большая печь для зимы; инкрустированный штурвал с меня вышиной; проволочный штуртрос; блестящие медные кнопки сигнальных звонков; и чистенький негр- буфетчик в белом переднике, готовый подать бутерброды, мороженое или кофе на вахту в течение круглых суток. Да, это уже было «кое-что», и я снова приободрился, решив, что все-таки лоцманское дело — занятие романтическое. Как только мы тронулись, я прошелся по всему большому пароходу и без конца восторгался. Он был чист и наряден, как гостиная; когда я осматривал его большой золоченый салон, мне чудилось, что я вижу своды великолепного туннеля; на двери каждой каюты была картинка, написанная искусным живописцем; всюду висело бесконечное количество люстр с гранеными стеклянными подвесками; парядпа была конторка кассира, великолепен буфет, а на прическу и костюм буфетчика, казалось, потрачены были невероятные деньги. Котельная палуба (так сказать, второй ярус парохода) показалась мне просторной, как церковь, и бак тоже; и не жалкая горсточка матросов, кочегаров и грузчиков — нет, целый батальон людей был там. Огни жарко пылали в длинном ряде топок, и восемь огромных котлов возвышались над ними. Какое неописуемое великолепие! А мощные машины!.. Но довольно! Никогда я не чувствовал себя так замечательно. А когда я услышал, как весь этот отлично вымуштрованный штат почтительно именует меня «сэр», я почувствовал полнейшее удовлетворенно.
Глава VII. СМЕЛЫЙ ПОСТУПОК
Когда я вернулся в лоцманскую рубку, Септ-Луиса уже не было видно, и я растерялся. Передо мною расстилалась часть реки, полностью занесенная в мою книжку, но я абсолютно ничего но мог разобрать: сейчас все было шиворот-навыворот. Я видел эти берега, подымаясь вверх по течению, но ни разу не догадался обернуться, чтобы посмотреть на уходящую панораму. И сердце мое сжалось: я понял, что должен вызубрить эту коварную реку сверху вниз и снизу вверх.
Лоцманская рубка полна была лоцманов, пришедших «посмотреть реку». Уровень воды в «верхней реке» (то есть на протяжении двухсот миль между Сент— Луисом и Каиром у впадения Огайо) стоял низко; Миссисипи меняет свой фарватер так часто, что лоцманы при низкой воде считают нужным пройти до Каира, чтобы освежить свои знания, в то время как их суда с педелю стоят в порту. Отправляются «посмотреть реку» и неудачники, у которых редко бывает работа; вся их надежда состоит в том, что, будучи в курсе дела, они тогда смогут заменить какого-нибудь из известных лоцманов хоть на один рейс в случае его неожиданной болезни или других помех. А многие из них систематически курсировали взад и вперед, изучая реку не потому, что надеялись действительно получить место, а просто потому, что на пароходе они считались гостями, и выходило дешевле «смотреть реку», чем жить на берегу и платить за все. Постепенно у этих людей вырабатывались довольно изысканные вкусы, и они осаждали главным образом те пароходы, где была заведомо хорошая кухня. Все эти гости были полезны, потому что они всегда охотно, и зимой и летом, и днем и ночью, выходили на яликах обставлять бакенами фарватер и вообще помогали лоцману чем только могли. Их принимали охотно еще и потому, что все лоцманы — неутомимые балагуры, когда соберутся вместе, а так как говорят они исключительно о реке, то всегда понимают друг друга, и их рассказы всегда интересны. Настоящий лоцман ничем на свете, кроме реки, не интересуется и гордится своей профессией не меньше любого короля.
В этот рейс у нас подобралась неплохая компания этих речных наблюдателей. Их было человек восемь — десять, и в нашей большой рубке всем хватало места. на двух-трех были шелковые цилиндры, изысканные крахмальные рубахи с брильянтовыми булавками, замшевые перчатки и лакированные башмаки. Говорили они на изысканном английском языке и держались с достоинством людей, обладающих солидным капиталом и репутацией превосходных лоцманов. Другие были одеты более или менее небрежно, и на головах у них возвышались островерхие фетровые шляпы, напоминающие дни Кромвеля.
В этом высокопоставленном обществе я был ничем и чувствовал себя униженным, чтобы не сказать — совсем уничтоженным. Меня даже не считали достойным помогать у штурвала, когда надо было спешно положить руля на борт; тот гость, который стоял поближе, делал это, когда было нужно, — а делать это приходилось ежеминутно — из-за извилистого фарватера и низкой воды. Я стоял в углу, и разговоры, которые я слышал, наполняли меня безнадежностью. Одни гость говорил другому:
— Джим, ты как прошел мимо Сливового мыса, когда подымался?
— Да я там был ночью и прошел так, как мне посоветовали ребята с «Дианы»: вышел ярдов на пятьдесят выше свай, у ложного мыса, держал на хижину под Сливовым мысом, пока не обошел отмелей, где на четверть меньше двух, затем вышел на середину, чтобы пройти средний перекат, и держал так, пока не миновал старый тополь с большим суком у излучины, потом привел корму на тополь, а нос по мели за мысом. Прошел шикарно — девять с половиной.
— Пересек прекрасно, не правда ли?
— Да, но на верхнем перекате сильно сносит вниз.
Тут заговорил другой лоцман:
— Я прошел ниже, и тем не менее получше этого; начал от ложного мыса, метка — два, обогнул вторую мель против большой коряги в излучине — и имел две без четверти.
Один из нарядных гостей заметил:
— Не хочу, конечно, сказать, что ваши лотовые виноваты, но, мне сдается, что для Сливового мыса этот уровень воды вовсе неплох.
Все одобрительно закивали головами, когда эта спокойная шпилька, направленная в хвастуна, попав по адресу, заставила его «заткнуться».
И такие разговоры и споры шли без конца. А у меня в мыслях все время вертелось: «Ну, если верно все, что я слышу, мне придется не только зазубрить названия всех городов, островов, излучин и прочих мест, но надо будет еще завести теплые дружеские отношения с каждой старой корягой, с каждым старым тополем и с каждой невзрачной сваей, — словом, со всем, что украшает берега реки на протяжении тысячи двухсот миль. Больше того, мне надо будет точно знать, где все эти штуки торчат в темноте, если только у наших гостей нет глаз, пронизывающих темноту на две мили вперед; мне захотелось послать лоцманскую профессию ко всем чертям, и я пожалел, что вообще взялся за это дело.
В сумерках мистер Биксби три раза ударил в большой колокол: сигнал — «причалить к берегу». Капитан вышел из своей каюты и вопросительно посмотрел на лоцмана; мистер Биксби сказал:
— Мы здесь должны остановиться на всю ночь, капитан.
— Хорошо, сэр.
И все. Пароход подошел к берегу и стал к причалу на всю ночь. Мне страшно нравилось, что лоцман мог распоряжаться как ему вздумается, не спрашивая разрешения у такого важного капитана. Я поужинал и сразу лег спать, обескураженный всем, что пришлось видеть и пережить за истекший день. Все мои записи были бессмысленным набором ничего не значащих названий. Просматривая их днем, я вконец запутался и надеялся отдохнуть от них во сне. Не тут-то было: эти названия вертелись у меня в мозгу всю ночь в яростном, непреодолимом кошмаре.
Наутро я был совсем разбит и в очень дурном расположении духа. Мы быстро шли вперед, подвергаясь многочисленным опасностям, так как хотели «выйти из реки» — так называли переход до Каира — прежде, чем нас застигнет ночь. Но тут напарник мистера Биксби. другой лоцман, посадил пароход на мель, и мы потеряли уйму времени, чтобы с нее сойти; ясно было, что темнота захватит пас еще далеко от устья Огайо. Это было большой неудачей, особенно для некоторых из лоцманов, наших гостей, потому что судам приходилось ждать их возвращения, сколько бы времени они ни отсутствовали. Разговоры в рубке стали трезвее. Идя вверх по течению, лоцманы не обращают внимания на низкий уровень воды или на темноту: ничто, кроме тумана, не может их остановить. Но идти вниз по течению — дело другое: судно
