сам видел, а совсем не надо ему повторять россказни других людей; хотя многие не постесняются повторять за другими, лишь бы было что порассказать поинтереснее. Но уж Роберт Стайлс на это не способен, клянусь трехсаженной глубиной, хотя, может, и без четверти!

«Ого! Да неужто это Роб Стайлс? Этот усатый, степенный человек? Он был щуплым «щенком» в мое мремя. Как он вырос за двадцать пять лет — и он, и его благородное искусство разукрашивать факты!» После этих размышлений я сказал вслух:

— Мне кажется, что разгонять аллигаторов не имело особого смысла: ведь они могли тут же вернуться?

— Если бы у вас был такой же опыт по части аллигаторов, как у меня, вы бы так не говорили. Вы разок зацепите аллигатора багром — и он побежден. Польше вам его не видать. Назад и пирогом не заманите. Если чего аллигатор не любит, так это именно когда его оттаскивают багром. А кроме того, их не просто отгоняли, по большей части их вытаскивали на палубу и сбрасывали в трюмы; а когда рейс кончался, их везли в Новый Орлеан на государственные фабрики.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы шить солдатскую обувь из их кожи. Всю обувь для армии шьют из аллигаторовой кожи. Из нее и выходят лучшие в мире башмаки. Держатся пять лет и не пропускают воды. Ловля аллигаторов — государственная монополия. Все аллигаторы — собственность государства, так же как виргинские дубы. Срубите такой дуб, и правительство оштрафует вас на пятьдесят долларов, убейте аллигатора — и вас обвинят в государственной измене; еще хорошо, если вас не повесят. Да и повесят, если вы демократ. Сарыч — священная птица на Юге, и его нельзя трогать, а аллигатор — священная птица государства, и его тоже приходится оставлять в покое!

— Вы и теперь напарываетесь на аллигаторов?

— Ну нет, теперь уж сколько лет этого не случалось.

— Так зачем же держат аллигаторовые суда?

— Только для полицейского надзора, исключительно для этого. Они ведь просто ходят взад и вперед. Нынешнее поколение аллигаторов знает их, как вор знает полицейский отряд; только увидят издали, как сразу срываются с места и удирают в лес!

Закруглив, отточив и отполировав вопрос об аллигаторах, он легко и просто перешел к историческим темам и рассказал о потрясающих подвигах полдюжины старых пароходов, которые он знал хорошо, и особенно остановился на подвигах своего главного любимца из этого доблестного флота, а затем добавил:

— Это был «Циклон», и рейс этот был для него последним: он пошел ко дну в этот самый рейс. Капитаном на нем был Том Балу, самый отъявленный лгун, какого я только видел. Он даже не умел притворяться, что говорит правду, ни при какой погоде. Ну прямо дрожь брала! Он был самый бессовестный лгун. Я его в конце концов бросил — не мог выдержать. Есть ведь пословица: «Каков хозяин, такой слуга», и если будешь служить у такого рода человека, то и тебе доверять перестанут, — тут уж податься некуда. Он платил первоклассное жалованье. Но, говорю, что мне в этом жалованье, раз репутация в опасности. И я пренебрег жалованьем, зато уж вцепился в свою репутацию. И ни разу я не пожалел об этом. Ведь доброе имя дороже всего, не правда ли? Так я на это смотрю. У него было больше шишек себялюбия, чем у семерых человек вместе взятых, и сидели опи у него на задней части черепа, где им и иоложено находиться. Они оттягивал ему затылок, так что нос вечно торчал кверху. Люди считали, что это гордость, а это была просто злоба. И, знаете, если бы увидеть одну только его ногу, и бы решили, что в нем росту девятнадцать футов, — и совсем неверно: просто нога у него была не по мерке. Hаверно, когда сперва делали ногу, то задумали его ростом в девятнадцать футов, да ничего не вышло: росту в нем было всего пять футов, десять дюймов. Таков он был, таков он есть. Вытащи из него его брехню — и он сморщитоя до размера какой- нибудь шапки, не больше: а вытащи из него его злобу — и он совсем исчезнет. У «Циклона» был шикарный ход, вести его — просто одно удовольствие; лучшего судна не бывало в природе. Просто положить его на нужный курс в большой реке и пустить — вот все, что требовалось сделать. Он сам шел бы по звездам всю ночь, только пусти его. Руля мы даже не чувствовали. Вести этот пароход было не труднее, чем сосчитать голоса республиканцев на выборах в Южной Каролине. Как-то рано утром, на самом рассвете, в последний его рейс, руль был поднят на палубу для починки; а я об этом и не знал. Вывел я его от дровяного склада и пошел по реке самым спокойным образом, а когда я уже прошел около двадцати трех миль и проделал четыре адски запутанных поворота…

— Без руля?

— Да, и старый капитан Том вышел на мостик и давай меня ругать за быстрый ход в такую темную ночь…

— Как в темную ночь? Да ведь вы только что сказали…

— Мало ли что я сказал! Стояла просто тьма египетская, хотя скоро стала всходить луна, и…

— Вы хотите сказать — солнце, ведь вы же вышли на самом рассвете; и потом, послушайте: когда это случилось — до того, как вы расстались с капитаном из-за его вранья, или…

— Это было раньше, о, гораздо раньше! И, как я уже сказал, он…

— Но судно утонуло в этот рейс — или…

— Нет, через много месяцев. И вот старик…

— Значит, пароход сделал два последних рейса, потому что вы сами оказали…

Он отступил от штурвала, вытирая пот, и произнес:

— Слушай (и он назвал меня по имени), возьми-ка ты штурвал и поври тоже сам, — ты, наверное, ловчей зто сделаешь, чем я. Тебе хотелось разыграть незнакомца и простака! Да я же узнал тебя прежде, чем ты успел оказать хоть несколько слов, и решил выведать, куда ты собственно метишь. А ты меня-то хотел обморочить! Ну, разве я тебя не поддел? Теперь бери штурвал и кончай за меня вахту; а в другой раз играй честно, и тебе не придется отрабатывать за проезд…

Так кончился мой план проехать инкогнито. А мы не шли от Сент-Луиса и шести часов! Во всяком случае, я получил то, чего добивался: у меня с самого начала чесались руки взяться за штурвал. Казалось, я забыл реку, — но я вспомнил и как вести судно, и какое удовольствие это доставляет.

Глава XXV. ОТ КАИРА ДО ХИКМЕНА

Местность между Сент-Луисом и Каиром — около двухсот миль — разнообразна и красива. Холмы, одетые свежей весенней зеленью, были прелестной оправой, достойным обрамлением широкой реки, протекающей между ними. Наше плаванье началось очень удачно — в прекрасный день, при солнце и попутном ветре; и наш пароход пожирал милю за милей хорошим ходом.

Железная дорога добралась до Честера в Иллинойсе. В Честере выстроена тюрьма, и вообще город преуспевает. В Грэнд-Тауэретоже прошла железная дорога, и в Кейп-Джирардо — тоже. «Грэнд-Тауэр»[7] называется так из-за большой неуклюжей скалы, выдающейся из воды у миссурийского берега, — искусная постройка мастерицы-природы и одно из самых живописных мест в этих краях. Ближайшие соседи этой скалы: «Очаг Дьявола», очевидно названный так потому, что ни на какой другой очаг он не похож, и «Столик Дьявола», представляющий собой совершенно гладкую скалу на основании, суживающемся, как ножка бокала. Скала эта возвышается на пятьдесят — шестьдесят футов над рекой, у пропасти, поросшей плющом и цветами, и действительно похожа на чайный стол, пригодный и дьяволу, и христианину. Дальше вниз по реке есть и «Локоть Дьявола», и «Дорожка Дьявола», и всякое другое имущество, которое сейчас мне не вспомнить.

[Этому персонажу уделяется действительно слишком много внимания и не только на берегах Миссисипи, но и по всей стране. Можно подумать что он создал берега Тихого океана, так часто встречается там его имя. Помню одну историю, с этим связанную. При мне в этих краях открыли новое горнорудное месторождение, и горняки назвали особо выдающиеся пункты этой местности самыми подходящими, как им казалось, именами.

На следующей неделе главная церковная газета Сан-Франциско обрушила на головы несчастных горняков полтора столбца самых непримиримых и горьких упреков — из-за одного такого названия. «Позор

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату