Простаки за границей или Путь новых паломников

блестя­щих побед над генуэзцами и турками. Говорят, что население этого города когда-то достигало четырехсот тысяч человек; но теперь Пиза выронила свой скипетр, от ее армии и флота не осталось и следа, ее торговля умерла. Ее боевые знамена покрыты прахом и плесе­нью столетий, ее рынки опустели, она съежилась внут­ри обвалившихся стен, и от ее многочисленного насе­ления осталось только двадцать тысяч. У нее сохрани­лось лишь одно отличие, да и то не Бог весть какое: она — второй город Тосканы.

Приехав в Ливорно, мы успели осмотреть все, что нас интересовало, задолго до того, как городские воро­та были закрыты на ночь, и поспешили на свой ко­рабль.

Нам казалось, что мы не были дома целую веч­ность. В первый раз мы вполне оценили, как приятно жить в нашей каюте, как замечательно обедать в своем салоне, сидя на своем месте и болтая с друзьями на своем языке. Какое счастье — понимать каждое сказан­ное слово и знать, что каждое слово, сказанное тобой в ответ, тоже будет понято! Мы заговорили бы друг друга до смерти, но из шестидесяти пяти пассажиров налицо было только десять. Остальные странствовали неведомо где. Мы не будем сходить на берег в Ливор­но. Мы пока сыты по горло итальянскими городами и нам гораздо приятнее гулять по знакомой палубе, любуясь Ливорно издали.

Глупые ливорнские власти не могут поверить, что такой большой пароход, как наш, пересек Атланти­ческий океан исключительно ради удовольствия пу­тешественников, отправившихся в увеселительную по­ездку. Это кажется им слишком неправдоподобным. Они считают это подозрительным. За всем этим, по их мнению, скрывается что-то гораздо более серьез­ное. Они не могут этому поверить, а судовые доку­менты для них не доказательство. В конце концов они решили, что мы — переодетый батальон мятеж­ных, кровожадных гарибальдийцев! И они вполне се­рьезно предписали канонерке следить за нашим ко­раблем день и ночь и открыть огонь, чуть только будет замечено какое-нибудь революционное движе­ ние! Вокруг нас непрерывно патрулируют полицейские лодки, и если кто-нибудь из матросов покажется в кра­сной рубашке, это, пожалуй, будет стоить ему сво­боды. Полицейские провожают лодку первого помощ­ника от берега до корабля и от корабля до берега, бдительно выслеживая его черные замыслы. Они его еще арестуют, если он не уберет со своего лица вы­ражение свирепости, крамолы и подстрекательства к мятежу. В дружеском визиге, который некоторые наши пассажиры нанесли вчера генералу Гарибальди (он их любезно пригласил), местные власти усмотрели подтверждение своих ужасных подозрений. Этот дру­ жеский визит был сочтен маскировкой кровавого за­говора. Когда мы купаемся в море около нашего па­ рохода, полицейские подъезжают поближе и следят за нами. Уж не думают ли они, что на морском дне мы совещаемся с резервным отрядом гнусных сообщ­ников?

Поговаривают, что в Неаполе мы можем попасть в карантин. Кое-кто из нас не хочет рисковать. Поэто­му мы собираемся после отдыха отправиться француз­ским пароходом в Чивита-Веккию, оттуда в Рим, а за­тем по железной дороге в Неаполь. Поезда не подвер­гаются карантину, откуда бы ни ехали пассажиры.

Глава XXV. Пышность железных дорог. — Богатства матери-церкви. — Цер­ковное великолепие. — Роскошь и нищета. — Всеобщая мерзость. — Доброе слово о священниках. — Чивита-Веккия Унылая. — Едем в Рим.

В Италии мне очень многое непонятно. И особенно непонятно, откуда у обанкротившегося правительства такие роскошные вокзалы и несравненные проезжие дороги. Последние тверды, как алмаз, прямы, как стре­ла, гладки, как паркет, и белы, как снег. Даже в темно­те, когда ничего не видно, белые дороги Франции и Италии все-таки можно различить; они так чисты, что на них можно было бы есть без скатерти. И все же с путешественников не взимают никаких дорожных сборов.

А железные дороги! У нас таких нет. Вагоны сколь­зят плавно, как на полозьях. Вокзалы — просторные мраморные дворцы; величественные колоннады из то­го же царственного камня прорезают их из конца в конец, а огромные стены и потолки богато рас­писаны. Высокие двери украшены статуями, а широкие полы сложены из полированных мраморных плит.

Все это прельщает меня гораздо больше, чем сотни итальянских галерей, хранящих бесценные сокровища искусства, потому что в первых я разбираюсь, а для того чтобы по достоинству оценить вторые, я недоста­точно компетентен. В проезжих дорогах, в железных дорогах, в вокзалах, в новых улицах, застроенных однотипными домами, которые появились во Флорен­ции и других городах, я узнаю гений Луи- Наполеона, или, вернее, подражание трудам этого государствен­ного деятеля. Но Луи позаботился о том, чтобы Фран­ция обладала основой всех этих улучшений — деньга­ми. В его казначействе всегда есть деньги, и его начи­нания укрепляют, а не ослабляют Францию. Ее благо­состояние — не видимость, а действительность. В Ита­лии дело обстоит иначе. Страна на грани банкротства. Для таких грандиозных работ нет опоры. Процвета­ние, признаком которого они должны были бы являть­ся, — фикция. У государства нет денег, и подобное строительство только ослабляет его. Италия добилась исполнения своего заветного желания — она стала не­зависимой. Но, добившись независимости, она выиг­рала в политической лотерее слона. Ей нечем его кор­мить. Не имея опыта управления, она без толку тран­жирила деньги и опустошила казну во мгновение ока. Она выбросила миллионы франков на военный флот, который не был ей нужен, и в первый же раз, когда эта новая игрушка была пущена в ход, она, говоря языком паломников, взлетела к небесам.

Но нет худа без добра. Год тому назад, когда Италия очутилась на краю гибели, когда ее банкноты не стоили той бумаги, на которой их печатали, ее парламент решился на coup de main[86], перед которым при менее отчаянном положении отступили бы и са­мые неустрашимые ее политические деятели. Парла­мент практически конфисковал владения церкви! В по­повской Италии! В стране, которая шестнадцать столе­тий бродила во тьме суеверий! Каким счастливым обстоятельством оказалась для Италии эта непогода, заставившая ее вырваться из своей темницы.

Это не называется «конфискацией» церковной соб­ственности. Такое слово пока еще прозвучало бы слиш­ком резко. Но по сути это именно конфискация. В Ита­лии тысячи церквей, и каждая обладает миллионными сокровищами, скрытыми в ее подвалах, и полчищами попов, которых надо прокормить. А церковные владе­ния? Плодороднейшие земли и лучшие леса Италии приносили церкви неисчислимые доходы, а государст­во не получало с них ни гроша налогов. Есть целые области, где церкви принадлежит всё — земельные уго­дья, реки, леса, мельницы и фабрики. Церковь покупа­ет, продает, изготовляет товары; и раз она не платит налогов, кто может с ней конкурировать?

Теперь правительство уже наложило на все это свою руку и несомненно сурово и прозаически присво­ит церковную собственность окончательно. Надо же как-то приводить в порядок расстроенные финансы, а кроме церковных богатств, других ресурсов в Италии нет. Правительство намеревается брать себе львиную долю доходов от церковных поместий, фабрик и про­чего, а также взять на себя управление церквами и рас­поряжаться ими по своему усмотрению и на свою ответственность. Несколько самых почитаемых церк­вей сохранят прежнее положение, но в большинстве останется только горстка священников для произнесе­ния проповедей и отправления служб, кое-кто получит пенсию, а остальных выставят за дверь.

Посмотрите на итальянские церкви, на их рос­кошь — и судите сами, правильно ли поступает прави­ тельство. В Венеции, население которой сейчас состав­ляет около ста тысяч человек, — тысяча двести священ­ников. Один Бог знает, сколько их там было до того, как парламент сократил их число.

Возьмем, например, церковь иезуитов. При старом режиме для нее требовалось шестьдесят священников, — теперь правительство обходится пятью, а остальные уволены. Повсюду вокруг этой церкви горькая нищета. Когда мы приблизились к ее дверям, перед нами было снято не менее десятка шапок и шляп, десяток обнаженных голов смиренно склонился, и де­сяток рук потянулся к нам, вымаливая грош, — мы не поняли мольбы на чужом языке, но немая мольба печальных глаз, запавших щек, оборванной одежды не требовала перевода. Затем мы прошли сквозь высокие двери, и казалось, все сокровища земли предстали перед нами! Громадные колонны, вытесанные каждая из целой мраморной глыбы, сверху донизу покрытые сложными узорами из серпентина; аналои из тех же драгоценных материалов, аналои, с которых живопис­ными складками спадает каменный покров, соперни­чая в легкости с изделиями ткацкого станка;