Простаки за границей или Путь новых паломников

крывался вид на живописную долину, где некогда оби­тали иные из тех предприимчивых древних финикий­ цев, о которых мы столько читали; вокруг нас — бы­вшие владения Хирама, царя Тирского, который доставлял кедры с этих Ливанских гор для храма, воздвигаемого царем Соломоном.

Вскоре после шести часов прибыл и наш обоз. Я видел его впервые, и у меня были все основания прийти в изумление: у нас оказалось девятнадцать слуг и двадцать шесть вьючных мулов. Внушительный караван! И выглядел он внушительно, когда, извива­ясь, пробирался меж скал. Понять невозможно, чего ради для восьми человек понадобилось такое снаря­жение? Некоторое время я с недоумением смотрел на все это, но скоро затосковал по дымящимся бобам с салом, аппетитно поданным в жестяной миске. На своем веку я много раз ночевал под открытым небом и поэтому прекрасно знал, чего можно ждать. Ни на кого не надеясь, я расседлал лошадь и вымыл, как умел, ее выпирающие ребра и костлявую спину, а покончив с этим, оглянулся и не поверил своим глазам — здесь уже раскинулись пять величественных круглых шатров! Внутри они были богато убраны голубыми, золотистыми и алыми шелками! Я онемел. Потом слуги принесли восемь железных кроватей, по­ставили их в шатры и на каждую положили мягкие тюфяки, подушки, хорошие одеяла и по две белоснеж­ные простыни. Вслед за этим вокруг центрального шеста, поддерживающего шатер, пристроили стол и на нем разместили оловянные кувшины, тазы, мыло и си­ яющие белизной полотенца — каждому отдельный на­бор; нам показали удобные карманы на внутренних стенах, пояснив, что мы можем положить туда всякую мелочь, а если нам понадобятся булавки или иголки, они понатыканы тут же. И в довершение всего по полу был раскинут ковер! «Если это называется но­чевкой под открытым небом, — сказал я, — прекрасно, но я ни к чему такому не привык. Мои личные запасы совершенно обесценены».

Стемнело, и слуги поставили на столы свечи, да не какие-нибудь, а в новеньких блестящих бронзовых подсвечниках. Вскоре зазвенел колокольчик — самый настоящий, — и нас пригласили в «салон». Сперва я по­думал, что по крайней мере один шатер у нас лишний, но теперь и ему нашлось применение: это, оказывается, столовая. Как и все прочие шатры, он был так высок, что тут могло бы поселиться семейство жирафов, внут­ри все так и сверкало и радовало глаз ярким убран­ством. Не шатер, а жемчужина! Стол на восемь персон, восемь парусиновых стульев, скатерть и салфетки та­кие тонкие и белоснежные, что рядом с ними те, к ко­торым мы привыкли на нашем пароходе, покраснели бы со стыда; ножи, вилки, глубокие и мелкие тарел­ки — все в лучшем вкусе. Чудеса да и только! И это у них называется ночлег под открытым небом. Стат­ные молодцы в широких шальварах и тюрбанах пода­ли нам на обед жареного барашка, жареную курицу, жареного гуся, картофель, хлеб, чай, пудинг, яблоки и восхитительный виноград; яства были приготовлены превосходно, таких мы давно не едали, и давно не приходилось нам сидеть за таким красиво сервирован­ным столом, украшенным среди многого другого большими мельхиоровыми подсвечниками. И однако наш учтивый Авраам вошел, низко кланяясь, и просил прощения, если что не так, — ведь снарядиться в такой далекий путь дело сложное, за всем не углядишь; но впредь он постарается, чтобы все было лучше.

Уже полночь, а в шесть утра мы снимаемся с лагеря.

У них это называется ночевать под открытым не­бом! При таких условиях паломничество в Святую Землю — истинное удовольствие.

Глава XV. Джексонвил в Ливанских горах. — Удивительный скакун Иери­хон. — Паломничество на новый лад. — Библейские места: гора Хермон, поля сражений Иисуса Навина и т. д. — Гробница Ноя.

Мы расположились лагерем неподалеку от Темин-эль-Фока; мои спутники изрядно упростили это назва­ние, иначе нам бы его и не выговорить. Они назвали его Джексонвил. Здесь, в Ливанской долине, это звучит несколько странно, но зато запоминается куда легче арабского названия.

И музыкой ночь мы наполним,[163]
И стая дневных забот
Свернет шатры, как арабы,
И так же бесшумно уйдет[164].

Ночь я проспал крепким сном, однако услыхал и колокольчик драгомана в половине пятого и его крик, разнесшийся по окрестным горам: «Через десять минут завтрак!» Я удивился: уже целый месяц я не слыхал корабельного гонга, сзывающего пассажиров к завтраку, и всякий раз, как мы утром салютовали кому- нибудь, я узнавал об этом случайно, с чужих слов. Но проведя ночь под открытым небом, даже если над твоей головой раскинут пышный шатер, утром встаешь свежий и бодрый, особенно если дышишь свежим горным воздухом.

Не прошло и десяти минут, как я оделся и вышел из шатра. Стены салона были сняты, осталась только крыша, поэтому, сидя за столом, мы могли любовать­ся величественной панорамой гор, моря и подернутой дымкой долиной. Пока мы завтракали, неторопливо взошло солнце, и в его лучах все вокруг засияло и за­искрилось всеми цветами радуги.

Горячие бараньи котлеты, жареная курица, омлет, жареный картофель и кофе — и все превосходное. Тако­во было меню. Приправой служил зверский аппетит — следствие трудного переезда накануне и освежающего сна на чистом воздухе. Спросив вторую чашку кофе, я оглянулся через плечо — и... О чудо! Наш белый лагерь исчез, точно по волшебству!

Поразительно, с какой быстротой эти арабы «свер­нули шатры», и еще поразительнее, с какой быстротой они собрали все хозяйство, не забыв ни одной мелочи, и исчезли.

В половине седьмого мы уже были в пути, и каза­лось, вся Сирия тоже пустилась в путь. По дороге нескончаемой чередой тянулись караваны мулов и вер­блюдов. Кстати, все это время мы пытались понять, на что похож верблюд, и теперь наконец поняли. Когда он опускается на все четыре колена и прижимается грудью к земле, чтобы удобнее было его навьючить, он, пожалуй, похож на плывущего гуся, а стоя напоми­нает страуса с лишней парой ног. Верблюды не красав­цы, а выпяченная нижняя губа придает им чрезвычайно нахальное выражение[165]. Ступня у них громадная, плос­ кая, раздвоенная и оставляет в пыли след, точно от пирога, из которого уже вырезан кусок. Верблюд нераз­борчив в еде. Будь ему по зубам могильный камень, он бы и камень сжевал. Здесь повсюду растет чер­тополох, весь в таких иглах, которые, по-моему, про­колют любой ремень; если напорешься на такую ко­лючку, поможет разве что крепкое словцо. Верблюд не брезгует и чертополохом. И по всему видно, что блю­до это ему приятно. По-моему, если подать верблюду на ужин бочонок гвоздей, это будет для него царское угощение.

Раз уж я заговорил о четвероногих, упомяну, что моего теперешнего коня зовут Иерихон. Он — кобыла. На своем веку я повидал немало замечательных лоша­дей, но такой еще не встречал. Я хотел заполучить пугливую лошадь, и эта вполне отвечает требованию. Мне казалось, что раз лошадь шарахается, значит она горяча. Если я прав, то другой такой горячей лошади нет на свете. Она пугается всего без разбору. Она смертельно боится телеграфных столбов; на мое сча­стье, они тянутся по обеим сторонам дороги, не то я всегда падал бы на один бок. А это скоро прискучило бы. Иерихон шарахался от всего, что нам попадалось на пути, кроме копны сена, — к ней, мне на удивленье, он подошел с самой безрассудной отвагой. И кто не отдал бы дань восхищения присутствию духа, которое он сохранял при виде мешка с ячменем! Когда-нибудь эта сверхъестественная дерзость будет стоить ему жизни.

Резвостью он не отличается, но, я думаю, он все-таки пронесет меня по всей Святой Земле. Одно нехо­рошо: хвост у него куцый — не то его отрубили, не то Иерихон случайно сам отсидел его, и с мухами он воюет при помощи копыт. Все бы ничего, но когда он пытается задней ногой лягнуть муху, сидящую у него на голове, это уже слишком. В один прекрасный день это доведет его до беды. У него есть еще привычка — оборачиваться и кусать меня за ноги. Я бы ничего не имел против, да только не люблю чересчур фамильяр­ных лошадей.