Поджимая лапки под сетчатое брюшко, муха слушает заунывное, тянущее за душу пение Соловья- разбойника, и, наверное, к своему удивлению, узнает колыбельную песню:
Баю-баюшки-баю…
Не ложися на краю,
Придет серенький волчок,
Завернет в бараний рог
И утащит под кусток,
Из тела вырвет мяса клок…
Закопает кости в стог,
На луну завоет рок…
Действуя, очевидно, не сознательно, а в задумчивой рассеянности, Соловей-разбойник обхватывает двумя руками соломенный сверток и, держа его на манер запеленатого младенца, начинает качать в такт колыбельной.
Песня, впрочем, скоро заканчивается, но Разбойник еще некоторое время тянет мотив — и только потом замолкает, не прекращая тем не менее убаюкивать воображаемого младенца.
Муха встрепенула крылышками, и Соловей-разбойник вздрогнул, будто услышал шорох.
Он опустил ворох соломы на колени и по-бабьи подпер подбородок кулаком.
— Эх, горюшко, — процедил он сквозь зубы. — Никакого просвета нет. И жизнь была горемычная и смерть тоже… Я же былинный герой, я же тоже могу размножаться, как эти богатыри мудацкие… Чем я хуже Добрыни? У него хоть сынок есть — Беломор, — а у меня никого. Ни на том свете, ни на этом… Вот бы мне бабеночку найти какую… Говорят, катается какая-то сдобная на избушке, Нюркой зовут. Да только как мне до нее добраться — я же в подземелье, а она на поверхности… Скорее бы уж батька переворот свой начал. Как захватим власть, так я разгуляюсь. Он говорил — живите так, как вам хочется тогда. Вот я и заживу… Хотя и мертвый. Да-а…
Соловей-разбойник опустил голову на грудь и замолчал. Муха сидела тихо, словно ждала, что он скажет еще, но, когда послышался мерный храп, она взмахнула крылышками и вылетела вон из комнаты.
Дальнейший путь ее был недолог. Она долетела до большой металлической двери и зависла в воздухе, как маленький вертолет. Потом покружила возле двери, тщетно отыскивая хоть какое-то отверстие, сквозь которое можно проникнуть за дверь, но ничего не нашла.
Тогда она поднялась повыше и, удобно устроившись на окосячине, затаилась.
Темнота вокруг смыкалась плотным душным кольцом. Скрежет камня о камень дал ослепительную искру, вспыхнул красно-желтый неровный свет маленького факела, и тьма неохотно и недалеко отступила, давая возможность огню окрасить мерцающим жаром бледное лицо и кусок кирпичной стены, разделенной наполовину свисающей ржавой цепью.
Складки у глаз дрогнули, выпуская сгустившиеся тени, и глаза открылись. Гмырь огляделся, но ничего не увидел из-за слепящего света факела.
— Где я? — разлепив слипшиеся губы, сипло спросил он.
Никакого ответа он не услышал, только факел качнулся чуть в сторону, на мгновение снова окунув Гмыря в темноту, но осветив другое лицо.
— Ч-черт, — выговорил Гмырь, — я уж думал…
— Кончай маскарад, — перебил его кто-то невидимый металлическим голосом.
Гмырь поперхнулся, прокашлялся, сплюнул в сторону и сказал чистым и ровным голосом:
— Ладно…
Тотчас, сползая, звякнула по кирпичной стене ржавая цепь и загремела, как змея, сворачиваясь на каменном полу. Гмырь, по лицу и одежде которого плясали огненные отблески, усмехнулся и легко стряхнул с себя наручники.
— Я уж думал, что я все еще в тюряге, — договорил он, — не помню, когда вы меня оттуда вытащили. Этот ненормальный ифрит… Как его? Эдуард Гаврилыч — чуть, в натуре, меня не угробил своим допросом…
— Кстати, о допросе, — снова перебили Гмыря, — что ты ему говорил.
— Ничего, — пожал плечами Гмырь, — все прошло по плану — гладко и без подозрений. Отхлебнув «бухла», устроил показательное выступление с употреблением безвредного суррогата и последующим концертом по заявкам телезрителей. Этот чокнутый участковый ни хрена от меня не добился. Только…
Гмырь вдруг поморщился, что-то припоминая.
— Только вот, кажется… потом кто-то еще приходил, — продолжил Гмырь не совсем уверенно, — или не приходил… Короче говоря, почему-то мне кажется, что кто-то меня допрашивал еще — кроме Гаврилыча. Или… Нет, не помню… Наверное, почудилось. Наверное, я и вправду «бухла» слишком много отпил. И жопа почему-то болит.
— Не болтай ерунды! — снова оборвали его. — Говори, как было.
— Да не помню я! — с досадой воскликнул Гмырь. — Ладно, забудьте — херня все это. Наверное, и вправду приглючилось… А с Никитой все прямо как по маслу прошло. В кинотеатре подловил его, на базар раскрутил, потом к Витьку отволок… Воробей тоже не в курсах — думает теперь, что меня в тюряге мытарят. Ну и… Как Никита побежал, я в коридор выглянул — менты эти… ифриты его ластануть хотели, а он ловко так от них отмахался, решетку сорвал и — ласточкой в дыру. Как в кино американском. Менты следом — да только они туда ни хрена не пролезут — здоровенные…
Гмырь замолчал.
— А если и пролезут, — снова зазвучал металлический голос, — найдут только лаз, ведущий на улицу. Дыру, в которую Никита должен был провалиться, мы закрыли — муха не проскочит. Ну, муха, может быть, и проскочит, а вот существо покрупнее — вряд ли.
Гмырь прикрыл ладонью глаза. Он вдруг ощутил тайное беспокойство, в котором не хотел признаваться самому себе. Свет факела слепил его, а лица собеседника — кроме того, самого первого мгновения — он не видел. Да и диалог что-то затягивался.
— Ну ладно, — стараясь говорить беззаботно, усмехнулся Гмырь. — Свое задание я выполнил, теперь выполняйте ваше обещание.
Факел зачадил, испуская черный, невидимый в темноте дым. Гмырь отнял руку от лица. Факел вспыхнул снова, и вдруг свет его стал тяжелым, вязким и удивительно неприятным. Гмырь отшатнулся, ударился спиной о стену, открыл рот, чтобы спросить «в чем дело?», но внезапно понял, что никакими конкретными словами причины своего беспокойства описать не может.
Факел погас.
— Эй! — позвал в темноту Гмырь. — Чего это?..
Тьма съежилась, как зверь, готовящийся к прыжку. Гмырь отпрыгнул в сторону, наткнулся на стену и упал. А потом ему показалось, что из каменного пола выстрелили миллионы тончайших щупальцев, захлестнувших его тело целиком — так плотно и полно, что нельзя было даже крикнуть.
Массивная металлическая дверь, скрипнув, приоткрылась. Успевшая уже задремать муха испуганно взвилась под потолок. Показавшийся на пороге комнаты Махно обернулся к Никите, который еще только поднимался из-за стола.
— Пойду, — сказал Махно, — успеем еще поговорить. Надо караулы обойти, а то я Рододендрону сегодня уже выговор сделал — вместе с Барсей гонялись за каким-то насекомым. Шуму подняли — того и гляди весь Город сбежится. Пойду посмотрю, как там он после нагоняя себя чувствует. А насчет того, чтобы времени не терять, тут ты прав. Надо действовать решительно. А копить силы — нецелесообразно. Нашу организацию накрыть могут в любой момент. Шпиков в городе — пруд пруди. Еще и к нам сюда просочатся… Прямо сейчас отдам приказ, чтобы все входы и выходы наружу замуровать. И никому не отлучаться — до того самого момента, пока не начнем переворот. Лучше перестраховаться, чем не это… недостраховаться… Это я знаю — на Земле научили. Все замуровать — чтобы муха даже не пролетела! Чтобы муха не пролетела!
Никита сунул руки в карманы и неопределенно покачал головой. Муха юркнула в комнату и стремительно спряталась за портьеру.
— Еще пару пистолетов-пылесосов наладить — и хорошо, — продолжал Махно, — подземный ход под правительственное здание уже вырыт, надежные люди есть, оружие и главное — железная решимость! А
