и вокруг них группировались толпы беженцев. Они тянулись в западном и северо-западном направлениях. Хотя их настигали русские танки, несколько таких колонн сумели прорваться на запад.
Зима и холод возвратились еще раз. Царил беспорядок. Ночью некоторые немецкие солдаты, которые были рассеяны и побросали свое оружие, присоединились к немногим частям, все еще выполнявшим приказ. С тяжелым грузом на спинах, опираясь на палки, они появились в темноте у отдаленных ферм, чтобы исчезнуть с лучами рассвета и снова скрыться до заката. Фермеры и сельские жители прятались в лесу, холодном и голодном. Ночь за ночью небо пылало над горящими деревнями. Русские теперь вели огонь более тщательно, чем когда-либо прежде.
По берегам Одера – реки, за которой, казалось, была безопасность, – происходили события, которые горько описывать. Около города Каммина, где восточный рукав реки впадает в Балтийское море, приблизительно тридцать тысяч отставших и сорок тысяч беженцев сопровождали горстку войск. Каждый дом, каждый сарай, каждая конюшня была заполнена. Некоторые пробовали убежать через Балтийское море – и лишь немногим это удалось. Остальные остались с войсками.
Среди этих войск были кадеты офицерской школы, которые проложили себе путь из Нойштеттина в Центральной Померании к Одеру. Какие-то русские части двигались за ними и теперь стояли к западу от города, поперек реки. Но эти кадеты прорвались. Роты, которые насчитывали сто сорок или сто пятьдесят мужчин перед атакой, имели тридцать пять – пятьдесят мужчин после того, как форсированно переправились по мостам. Но они шли, и за ними следовал гигантский поток, катящийся на запад по берегу Балтийского моря: солдаты без оружия и гражданские жители с тюками, рюкзаками, телегами и колясками. Они спотыкались о мертвых и раненых, которых некому больше было хоронить.
Дальше на юг генерал Раус все еще пробовал удержать предмостное укрепление к востоку от Одера, которое стало целью многих беженцев. Но русские обрушились на его войска с подавляющей силой – и предмостное укрепление было потеряно. Скоро русские захватили весь правый берег реки. Померания была в их руках.
«В последние дни февраля, – сообщает жена доктора Макова, одна из сотен тысяч жителей Померании, которые приехали слишком поздно, чтобы убежать через Одер, – беженцы шли по каждой дороге. Они сказали, что фронт прорван и ничто не может остановить русских. Но партийные чиновники все еще настаивали, что фронт будет держаться.
Скоро дороги были полностью забиты. Наши дома были переполнены людьми, главным образом женщинами и детьми.
Русские войска вошли в нашу деревню 1 марта. То, что продолжалось в те первые ночи, было ужасно. Многие из мужчин, которые хотели защитить своих близких, были убиты. В каждом доме рылись, случалось, насиловали женщин.
Спустя неделю после прибытия русских нам приказали собраться и выйти из деревни в течение десяти минут. Мы не могли плакать, только дети кричали. Мы только оглянулись однажды и увидели церковь на холме. Нас собралось человек девятьсот. По каждой дороге приходили женщины из других деревень и городов – все должны были идти на восток. Началось ужасное время скитаний. Иногда мы имели крышу над головой, спали на фермах на полу, в сараях, в стогах сена, в лесу. Мы были пропитаны снегом и дождем. И днем и ночью, много раз, приезжали солдаты. Они грабили, били нас. Изредка встречался русский, который был дружественным, и даже незаметно давал нам кусок хлеба. Возможно, среди них много таких, я не знаю. Но я никогда не видела так ясно, как заразно зло.
9 февраля я и много других женщин были посажены на грузовики. Мы должны были строить посадочные полосы. В снег и дождь, с шести часов утра до девяти вечера мы работали вдоль дорог. Утром и ночью мы получали холодную воду и кусок хлеба, а в полдень суп из неочищенного картофеля, без соли. Ночью мы спали на полу в сельском доме или хлеву, уставшие до смерти. Наконец я полностью обессилела. Они послали меня назад, в мою деревню. Мне потребовались дни и дни, чтобы возвратиться домой, потому что у меня случился резкий упадок сил по дороге. Когда я приехала в деревню, где видела моего мужа в последний раз, другие женщины сказали мне, что всех мужчин от пятнадцати до шестидесяти лет забрали. Мы никогда не видели ни одного из них снова и не слышали о том, что с ними случилось.
После этого нас собирали снова и снова, чтобы рыть канавы, восстанавливать дороги или молотить зерно. Избиения были весьма обычны. Когда в нас больше не было необходимости, нас увольняли на месте, часто близко к линии фронта. Тогда мы должны были идти домой снова, чтобы разузнать, где наши семьи. Часто более здоровых девушек и женщин внезапно окружали, сажали в вагоны для рогатого скота и отсылали в Россию. Я едва спаслась от одного такого транспорта, включавшего тысячу двести женщин и девушек.
Голод был ужасный. Мы рыли картофель. На некоторых отдаленных фермах находилось даже зерно, оставленное на чердаках. Мы сами его мололи. Старики и дети не жили долго. Младенцы были потеряны с самого начала. Их матери не имели молока и ничего не могли поделать, в то время как малыш голодал. Часто мы причитали над могилами.
Матери прошли через ужасное страдание. Некоторых увозили на транспорте в Россию, и малыши кричали и протягивали к ним руки; старшие только стояли, тихие и полные ненависти. На этих массовых депортациях, между прочим, никогда не спрашивали о профессии или партийном членстве.
Мы проехали по многим городам в нашем скитании и по многим деревням. Везде, куда мы приезжали, было то же самое разрушение. Даже кладбища не были оставлены в покое, могильные камни свалены, могилы вытоптаны.
Позже нам разрешили возвратиться в свои деревни. Мы были больны, измождены и несчастны, но, по крайней мере, шли домой. Многие из домов были теперь заняты солдатами, и все же мы нашли большое количество комнат, потому что очень многие отсутствовали. Мы привыкли к ужасу, стали грубыми. Тем не менее нас шокировало, когда мы видели грязь, вдребезги разбитую посуду, сломанное имущество, полотно и одежду на грудах навоза.
Худшие депортации теперь прекратились. Мы должны были продолжать выполнять тяжелую работу, когда необходимо, и при этом почти не имели еды. Мы видели, как грузовики следовали через нашу деревню день за днем, полные людей, большинство из них мужчины, на пути в Позен для отправки в Россию. Они стояли в открытых грузовиках, набитых как бочки с сардинами, и кричали нам: «До свидания!»
Однажды утром въехали верхом польские солдаты. За некоторое время до этого польская милиция появилась в деревнях. Они грабили настолько дико, что даже русские, которые теперь остепенились, останавливали их здесь и там. Всем немцам приказали выйти в деревенский сквер. Тех, кто медлил, выгоняли лошадиными кнутами. Нас поместили в узкий загон, и там мы стояли на июльской жаре до ночи. Теперь мы поняли, что подразумевали поляки, когда дразнили нас, говоря, что Померания стала польской страной».
Единственный город в Померании, который продержался еще несколько недель, был Кольберг на балтийском побережье. Он стал приютом для ближайшего населения и для некоторых колонн, двигавшихся на запад.
Кольберг был объявлен цитаделью. Гитлер выразил надежду, что этот город, верный своим великолепным традициям, будет обороняться до последнего человека. Поскольку будущее становилось все более безнадежным, прошлое превозносилось в официальной пропаганде.
Город был заполнен беженцами. С обычных тридцати пяти тысяч его население выросло до восьмидесяти пяти тысяч. Станция была заполнена поездами. Еще двадцать два поезда, загруженные ранеными и беженцами, все еще ждали за пределами города. Новые толпы людей и рогатого скота из ближайшей местности прибывали ежечасно. И на дороги с востока втискивались колонна за колонной.
4 марта русские стали приближаться. 7 марта они достигли побережья к востоку и к западу от Кольберга и отрезали город от суши. Началось сражение. Для гарнизона оно могло иметь только одну цель – тянуть, пока гражданские жители в городе не спасутся бегством через море.
Сначала не было никаких судов. Но благодаря срочным радиосообщениям и энергичным усилиям морского капитана, который оказался в городе, удалось достать несколько маленьких судов, большинство из них баржи. В течение нескольких последующих дней началась эвакуация гражданских жителей.
9 марта русские атаковали. Они подняли тяжелую артиллерию и начали артзаграждение с «органов Сталина» и минометов. Полковник Фуллрид, командующий цитаделью, имел в своем распоряжении три тысячи триста мужчин, главным образом резервистов, и войска народной армии. Он также имел восемь
