босиком по раскаленным углям, лишь бы избежать такой смрадной кончины. Теперь уже было очевидно, что смерть Бена – не несчастный случай. Всего за сутки умер еще один крепкий и здоровый мужчина. И мы не знали, почему.
Через час, пойдя через кабину дезинфекции и полностью переодевшись, мы снова собрались в лаборатории. Кожа после дезраствора зудела, все то и дело чесались и не могли усидеть на месте.
— Итак, — начал Феликс, — давайте соберем все факты воедино. Мы потеряли двух человек. У обоих схожая симптоматика и оба скоропостижно скончались. Это может означать, что мы подцепили какую-то заразу. Алла Федоровна, напомните, на что оба жаловались?
Смольская немного успокоилась и только красные опухшие от слез глаза и нервное раскачивание выдавали недавнюю истерику.
— У них была повышена температура. Оба жаловались на боли в животе, сухость во рту и головокружение, — ответила она глухим голосом.
— Так, это уже кое-что. Во-первых, всем нужно измерить температуру. Кто еще чувствует недомогание и похожие симптомы?
Карпов неуверенно поднял руку. За ним – еще двое охранников и тихо всхлипнула лаборантка.
— Понятно, — мрачно ответил Феликс. – Что у нас с анализами?
— Ничего. Пока у меня не будет хотя бы микроскопа, я ничего не могу сделать, — ответила Ира.
Феликс снял очки, сжал голову руками и закрыл глаза. Когда он так делал, мне становилось страшно. Его напряженное молчание и задумчивые глаза – не самое оптимистичное сочетание.
— Так что же делать? – начал паниковать Карпов. – Надо срочно связываться с Центром и вызывать помощь! Я чувствую, что мне плохо. Вдруг у меня то же самое, что у этих двоих? Я не хочу умирать! Феликс, чего ты молчишь?
— Не надо паниковать, — старший Порываев прервал Карпова. — Сейчас лучше действовать по плану. Сначала нужно изолировать тех, кто чувствует недомогание.
— Что значит изолировать? – заорал Карпов.
— Это значит изолировать, — спокойно ответил Порываев, хоть и было видно, что это спокойствие дается ему нелегко. – Просто ограничить общение с теми, кто здоров, и пару дней пожить в отдельном боксе.
— Я не хочу сидеть в боксе!
— Я вам составлю компанию, мне тоже что-то нехорошо.
Младший Порываев с тревогой посмотрел на отца.
— Так, уже пятеро, — с ужасом констатировала Смольская.
Было решено изолировать их в отдельном блоке. Для этого пришлось убрать перегородку между двумя комнатами и перенести туда кровати. Наша лаборатория стала похожа на госпиталь.
Сначала все было более-менее спокойно. Особого веселья в боксе не наблюдалось, но коллеги общались, нормально ели. Ближе к ночи у Карпова и лаборантки поднялась температура. Смольская, одетая в защитный костюм, бегала вокруг больных и не знала, что делать.
Утро началось со страшной новости. Лаборантка и один из охранников скончались ночью. Карпов и второй охранник не приходили в себя, но были еще живы.
Старейшина, узнав от Амади о произошедшем, приказал своим людям вырыть на кладбище две могилы. Феликс, младший Порываев и наш техник сами понесли трупы на кладбище, запретив их сопровождать.
Когда они, грязные и замученные, вернулись с кладбища, снова нужно было отправляться туда. Скончался Карпов.
Места умерших в изоляторе тут же заняли другие.
Три ужасных дня и три кошмарные ночи. Нас осталось пятеро – я, Феликс, Ира, Смольская, младший Порываев.
У меня в голове не укладывалось, как всего за несколько дней могло случиться такое? Как от экспедиции в семнадцать человек могло остаться только пятеро? Я чувствовала, что это еще не предел.
Мы жили как в бреду. Смольская почти перестала с нами общаться, зато частенько разговаривала сама с собой. У нее были безумные глаза, она не спала несколько ночей подряд. Я боялась, что она сойдет с ума или, потеряв контроль над собой, сделает что-то непоправимое. Феликс с Порываевым почти не выходили из лаборатории, пытаясь починить аппаратуру. Вроде бы им удалось связаться с Центром и оставить сообщение, но ответа они так и не получили. Передатчик сгорел окончательно.
Младший Порываев горевал о смерти отца и уже не верил, что все еще может наладится. Я слышала, как он плачет по ночам. Ира ковырялась с реагентами и пыталась найти хоть какой-то объяснение произошедшему.
Между тем, жизнь в деревне не изменилась. Никто из местных не умер и не заболел. К нашей лаборатории старались не подходить и даже верный Амади извинился и попросил обращаться к нему только в случае крайней необходимости. Все боялись, что болезнь может уцепиться и за их жизни. Мы никого не осуждали.
«Белая чума», о которой говорила Дада, убивала только белых. Однажды я заметила эту сумасшедшую возле нашей лаборатории. Даже в темноте я узнала ее. Дада крутилась рядом, ходила вокруг и что-то высматривала. Я долго наблюдала за ней через окно лаборатории и, наконец, не выдержала. Просто сдали нервы. Вышла на улицу и подкараулила ее.
Она вскрикнула, вонзила в меня свои черные глазищи, сказала одно лишь слово: «Чимекка», и убежала.
Я рассказала об этом Ире.
— Чимекка?
— Да, она сказала Чимекка.
— Помнишь, Амади как-то говорил, что это река какая-то, — сказала Ира.
— Нет, это, кажется, не река, а источник, из которого деревня получает питьевую воду.
— А, да, точно!
Рядом возился с микроскопом Порываев. Оставив прибор в покое, он вышел из лаборатории. Вернулся минут через десять. В его руках был насос с фильтром для воды.
— Сломался.
— Что, тоже? – вздохнула Ира. – У нас хоть что-нибудь еще работает?
— Он давно сломался. Похоже, где-то неделю назад. Вспомните, когда заболел Бен.
И тут до нас дошло! Мы провели примитивный водопровод и поставили этот насос с фильтром, чтобы чистая питьевая вода из деревенского колодца поступала прямо в лабораторию. Насос продолжал работать, хоть и с перебоями, а вот фильтр сломался. Вода в колодце была чистой, но фильтр очищал ее от бактерий и примесей. Его просто забыли поменять на новый, как это полагалось делать каждую неделю, вот он и вышел из строя. А это означало, что мы все как минимум неделю пили сырую нефильтрованную воду.
С другой стороны, если причина была в этом, пострадали бы не только мы. Жители деревни тоже пользовались водой из колодца, но болезнь обошла их стороной. Так что либо дело было не в воде, либо просто аборигены обладали иммунитетом к возбудителю болезни, который спокойно плавал в воде столетиями, а может и больше, и наконец нашел подходящую среду обитания… то есть, наши беленькие, нежные тельца, выросшие в дисбактериозе.
Мы поспешили рассказать о своих подозрениях Феликсу. Он тут же заменил фильтр, но не очень-то верил, что причина смертей кроется в воде. Когда я напомнила о Даде и «белой чуме», он лишь отмахнулся. Ему, ученому до мозга костей, трудно было поверить в сверхъестественное. Для него существовали только цифры и формулы. А я была готова поверить во что угодно, лишь бы остаться в живых и вернуться домой.
Вечером того же дня короткой ухмылкой нам улыбнулась удача. Удалось привести в чувство микроскоп. Пока он не сдох окончательно, Ира схватилась за пробирки и часа два просидела в лаборатории. Мы ждали вердикта.
Когда Ира наконец вышла, по ее лицу было понятно: наши дела плохи.
