– Неужели, – обреченно вздохнул я. – Только не это.
– Ты меня правильно понял. Мне по хрену, понял? – Дословно это опять-таки звучало иначе, многократно упоминалось говно, но смысл я передал верно. – Будь ты хоть русский, хоть даже поляк, хоть ирландец. Я вас всех… – А вот это переводить не было никакого смысла. Что по-русски, что по-английски, фраза эта звучит одинаково.
– Понял, – прошипел я. – Молчу, да здравствует свобода и демократия! И равенство всех наций.
– Ты откуда такой? – брезгливо поморщился военнослужащий.
– Из Калифорнии, – признался я.
– Лучше бы не признавался. Я этих ваших… Миллионеров, и хиппи всяких. Ну, просто ненавижу… Пить хочешь? – гвардеец зевнул, потом вполне приветливо мне улыбнулся и протянул рождественскую бутылку Кока-колы, неизвестно откуда взявшуюся в этом тропическом аду.
– Хочу… Спасибо… Никогда этот приторный символ американской цивилизации, отдающий жженым сахаром, не казался мне столь прекрасным. Черт его знает, каким образом это у них получается, но бутылка была запотевшей от холода, даже покрытой корочкой льда. Сделав несколько глотков и откинувшись на железное днище грузовика, я с сожалением понял, что пришедший из детства узор снежинок, который так часто появлялся на замерзших окнах автобусов, исчезает, превращаясь в теплые, липкие наросты.
Ну вот, если задуматься, все закончилось самым настоящим фарсом. Как в поганом Голливудском боевике, перемежаемом навязчивой рекламой Кока-Колы.
Или, может быть, мне просто повезло? Ведь еще несколько минут назад я из последних сил удирал от стаи возбужденных дикарей. Господи, если спасение мое и Кока-Кола – дело рук твоих, то спасибо. Я обязательно это запомню.
Что-то иронично хмыкнуло в небесах, и тут же в нос мне ударил запах гниющей рыбы, к нему примешивался столь знакомый нашим предкам чад пожаров, сладковатый аромат разлагающихся на солнце трупов.
– Таким он и будет, конец света, – сделал я нехитрое умозаключение. – Совсем не так, как описано в Библии. Не приедет Мессия на белом осле, не спустится с Масличной горы к Западным воротам, тем более, что их замуровали арабы еще в двенадцатом веке. И не восстанут мертвые. И не будет битвы добра со злом, все закончится вселенским фарсом. Новые гунны, дикари. Гниение под ярким тропическим солнцем. Нет уж, моей душе более мила ядерная катастрофа. Полыхнет факел, испарится плоть. Что лучше, сгнить в земле, или кремироваться? По мне, так сгореть, до конца. Чтобы ничего не осталось. Из праха мы пришли, в прах обратимся.
Да здравствуют воплотители мира во всем мире, солдаты национальной гвардии США. Пусть они жуют жевательную резинку, пьют Кока-Колу, ездят отдыхать в Лас-Вегас и не умеют правильно написать собственное имя. Уже давно я не был так рад увидеть покрытое рыжеватыми оспинами лицо американского пехотинца, вооруженного автоматической винтовкой М-16. И даже транспортный самолет ВВС, пересекший границу Республики и приземлившийся на мирном атолле, показался мне неприступной летающей крепостью.
Дела мои плохи. То ли нервы сдали, то ли я подцепил какую-то тропическую заразу. А может быть, боженька покарал меня за воинствующий атеизм. Как бы то ни было, руки дрожат, лоб покрывается испариной, и чуть уловимый запах гниющей рыбы преследует меня на каждом шагу. Склизкими моллюсками пропахло самолетное кресло, пластмассовый поднос с завтраком, пластиковый стаканчик с кофе, мои руки, даже ароматизированная мокрая салфетка, которой я тщательно протираю лицо.
Ну, да черт с ним. Я лечу на север. Туда, где дует холодный ветер, где идет снег, или, на худой конец, дождь. Стоит мне оказаться там, и болезнь отступит. Перестанут болеть суставы, снежная пурга ударит в воспаленные глаза, несколько снежинок упадут на лоб и начнут таять, принося долгожданную прохладу. Господи, обещай мне, что я никогда, слышишь, никогда! Что никогда больше я не окажусь в Азии. А особенно, в районе экватора. Я согласен даже на Землю Императора Франца-Иосифа, Шпицберген, Исландию. Даже Гренландию. Пусть только уносится за крылом самолета тропический океан, исчезают Гималаи, холмы Грузии, Босфор с Дарданеллами. Там, на берегу Северного моря, сев на поезд, закрыв дверь гостиничного номера, я приму душ и оживу. Хотя бы на несколько дней. Все равно, на склоне дней моих я буду чувствовать, что жил не зря.
Глава 17
Как я хочу раствориться в этом городе, пахнущем осенними листьями, арктическим холодком, рассохшимся деревом, ладаном и старым вином. Только теперь я способен в полной мере оценить очарование, исходящее от кирпичных домов с крюками, мостов, глади каналов, тесноты Амстердамских улочек, и, самое главное, от этого воздуха, льющегося как бальзам, обжигающего лицо каплями ледяного ноябрьского дождя.
После невыносимой жары и убийственной влажности, трепыхания металлического корпуса самолета, старенький трамвай кажется мерилом цивилизации, унося меня вдаль, тормозя на поворотах, выпуская из- под колес снопы искр.
Когда из подвальчика, около моста через канал, из окна на уровне тротуара, звучит Моцарт… Когда поет скрипка и ласково журчит, вторя ей, клавесин, я вспоминаю зловещее завывание национального Сингапурского оркестра, грохот барабанов, процессию с испещренными иероглифами знаменами, медленно, как змея, передвигающуюся между домами, покрытыми плесенью, музыку, напоминающую похоронный марш, и мурашки бегут по спине. Нет, не было этого, не было!
Простыни в гостинице со скрипящей лестницей и зловещим комодом восемнадцатого века, источенным жуками, – накрахмаленные. Как будто сбылась детская мечта. Над изголовьем висит картина. Холмы, из-под снега торчат голые, черные ветки деревьев, на горизонте в серое небо уперся шпиль колокольни, поднимается дымок из труб, и люди, люди… Маленькие, как муравьи, они катаются на катке, возвращаются с охоты, тащат на санях вязанки дров. В эту картину можно всматриваться часами. Вот два мальчика около поросшего сухой осокой берега замерзшего пруда, они что-то тащат за собой, ну да, конечно же, это санки.
Господи, как хорошо… Я засыпаю, открыв окно, выходящее на набережную. Нет, так не пойдет, я скоро замерзну, на улице совсем холодно, но дайте, дайте мне этого холодного воздуха, покажите мне огоньки на берегу канала, наполните пространство голосами людей, проходящих по улице в этот осенний вечер, и редкими взвизгами тормозов…
Картина оживает перед глазами. Зимний красный шар солнца садится за горизонт, снег скрипит под ногами, лают собаки вдалеке, дымок вьется, опускаясь на деревушку, звенит колокол, прошел еще один день. Фигурки, передвигающиеся по полотну, их суетливые, словно заснятые ускоренной кинокамерой
