Отец Уфука покорно лег на живот. Он дрожал и глухо всхлипывал, как обиженный ребенок.
— Вы не имеете права издеваться над человеком, — возмутился я. — Вы же видите, он испуган.
— Я выполняю инструкцию.
— Вы превышаете свои полномочия. Учтите, я обращусь к своему адвокату!
— Вот как?
Рэйнджер отвлекся от турецкого папы. Он подошел ко мне и присел на корточки, так, что я почувствовал его дыхание. Теплые струйки воздуха вызывали озноб и физическую брезгливость, будто на шее перебирало лапками мохнатое насекомое.
Страж порядка щелкнул предохранителем. Мне стало страшно. Рассудком я понимал, что инспектор не выстрелит, если он только не псих, а вероятность этого была ничтожной, но тело не слушалось. Вначале руки, а потом и спина начали дрожать. Я презирал сам себя, но примитивный, звериный ужас прятался где- то в позвоночнике и покрывал кожу ледяными пупырышками.
— О кей, — голубоглазый довольно хмыкнул. — Валяй, подавай на меня в суд, — негромко сказал он. — Хотя, сдается мне, никакого адвоката у тебя нет.
Он был прав, никакого адвоката у меня не было.
Турецкий папа продолжал время от времени всхлипывать.
— Почему ты все время скулишь? — миролюбиво удивился рэйнджер. Он деловито заполнял протокол, состоящий из толстенной пачки разноцветных бумажек. — Порядок есть порядок. Все лежат, значит и тебе надо лежать. Ты ведь теперь понимаешь, что значит «лежать»? — он подошел к отцу Уфука, поигрывая пистолетом.
— Уфук! — в отчаянии закричал папа, встав на колени.
— Он вас не понимает, мистер, — испугался Уфук.
— Ерунда. Даже моя собака знает, что такое «лежать». Лечь! — Рэйнджер занялся дрессировкой старика, которая, казалось, доставляла ему наслаждение. — Лечь, я сказал, — он жестикулировал, нацелив пистолет на турка.
— Хайыр, — заголосил папа, вжав голову в плечи.
— Вниз! — инспектор наклонился над отцом и решительно толкнул его в спину.
Папа ткнулся лицом в землю. Он разбил губу, из уголка рта потекла тоненькая струйка крови.
— Ата! — Уфук бросился к отцу, в точности воссоздав композицию картины «Иван Грозный убивает своего сына».
— Назад! — взревел рэйнджер.
Того, что случилось в следующее мгновение, никто из нас впоследствии объяснить не смог. Будто повинуясь неожиданному импульсу, мы одновременно поднялись с земли и загородили турецких подданных от инспектора.
Возможно, способность к групповой синхронизации досталась людям от далеких предков. Так серебристая лента рыбок в аквариуме в одно неуловимое мгновение разворачивается, будто получает команду свыше, и судорожно удирает от хищника, притаившегося на дне. А в стае жить легче, и умирать тоже легче, и совсем не так страшно, как по одиночке.
— Всем лечь! — рявкнул рэйнджер, размахивая пистолетом. — Считаю до трех.
— Мы не ляжем, — с вызовом заявил Лариосик.
— Какого дьявола! По инструкции, я имею право открыть огонь.
— Ты сейчас извинишься перед стариком, — огрызнулся Серега. — По-хорошему советую.
— Что? — возмутился инспектор. — Что ты сказал?
— Спрячь свой пистолет, и повторяй за мной «Я очень сожалею, мистер. Этого больше не повторится».
— Я имею право вас арестовать, — пригрозил рэйнджер.
— Йокаламэнэ, — сжал кулаки Серега, опять перейдя на русский. — Я тебе русским языком говорю: Убери пушку, скотина. Иначе звездану тебе по тыкве, и гуд бай Америка. Ферштейн?
— Серый, только без рук, — посоветовал Шурик. Он деловито пытался счистить с куртки грязь. — И ради бога, говори с ним по-английски. Не надо этих излишних германизмов, ни к чему они.
— Вы оказываете сопротивление представителю федеральной власти. Это серьезное уголовное преступление.
— А ты папе губу разбил, — я судорожно обдумывал, что делать дальше.
— Это неправда! Задержанный не выполнил команду.
— А ты вообще-то знаешь, кому ты губу разбил? Папе! Ты понимаешь, что такое для нас ПАПА? Ты всех нас смертельно оскорбил! — на меня снизошло злобное вдохновение. — Почему ты к нему привязался? Хочешь нашего Папу? Скажи, хочешь?
— Черт возьми, — растерялся рэйнджер. — О чем идет речь?
— Тебе разве на совещаниях не объясняли, что сексуальные меньшинства надо уважать? — я почувствовал, что застал инспектора врасплох, и продолжал импровизировать.
— Что здесь происходит? — оторопел страж порядка.
— Нет, это ты нам сейчас ответишь. У вас в службе национальных парков в этом году уже проводили обязательную переподготовку по сексуальной терпимости? Не проводили? Оно и видно! А как же федеральные инструкции?
— При чем здесь? — рэйнджер в недоумении посмотрел на меня, потом на турецкого папу, взгляд его упал на Лариосика, кокетливо состроившего бесстыдную морду. — Боже всемогущий! — инспектор проникся страшной догадкой и закашлялся, подавившись слюной.
— Да, именно, — подтвердил я. — Надо было думать, когда говоришь нашему папе «ложись»! Мы этого так не оставим. Не завидую я тебе. Считай, что карьера инспектора перечеркнута. Вся жизнь насмарку, форму отберут, пистолет тоже, и будешь ты в супермаркете рыбу расфасовывать. Знаешь же, что бывает за некорректное отношение к нашему брату…
— Оh, Shit! — Выругался инспектор. — Откуда же я мог…
— Послушай, давай договоримся: уезжай-ка подобру-поздорову, — ловко перехватил Шурик инициативу. — Ты свою квитанцию выписал? Мы признаем. Удили лишним удилищем. Так что давай квитанцию, и уматывай.
— Такой ты голубоглазенький, чистенький, посмотреть приятно! — вступил в игру Серега, сделав шаг вперед.
— Вылитый креол, — подтвердил Лариосик.
— Эй, эй, руки! — инспектор отступал к берегу, на всякий случай держа пистолет на вытянутой руке. — Ваша копия протокола, — бросил он на землю желтый листочек. — Повестку в суд пришлют по почте в течение двух недель. Не подходить! Стоять на берегу! — он запрыгнул в катер.
— «От винта!» кричал Карлсон, отбиваясь от гомосеков, — подвел итоги Шурик.
— Развели всякую мразь, — в сердцах выругался инспектор, оттолкнув катер от берега. — Иностранцев, геев, жидов.
— Кто здесь жид? — взревел Серега. — Достали уже!
— Ну ты даешь, блин! — Шурик хлопнул меня по плечу. — Не пил же вроде, как только такой бред в голову пришел…
— Поработай у нас в фирме, еще не такое озарит. Мне на прошлой неделе два дня подряд мозги промывали: обязательные ежегодные курсы. Все объяснили: как надо уважать сексуальные меньшинства, как нельзя бабам на работе улыбаться, и так далее.
— Край непуганых идиотов, — вздохнул Шурик. — Я только надеюсь, что Уфук с папашей ничего не поняли.
Мы обернулись. Наши подопечные чувствовали себя неплохо. Папа вытирал рукой разбитую губу, а Уфук тараторил что-то успокаивающее, периодически поглаживая старика по голове.
На обратном пути мы молчали. Говорил только турецкий папа. Он как-то мгновенно постарел, ссутулился, стали видны морщины на лице, высохшая кожа и усталые глаза. Руки его дрожали. Почему-то казалось, что этот человек провел всю жизнь, работая в поле с мотыгой в руках.
