— Не знаю, Танечка, не спрашивайте. — Так надо, наверное. Туда, к подножию гор?
— Я устала, — Танечка уселась на ветке, обиженно поджав под себя ноги.
— Ну хорошо, переночуем…
Сон в джунглях был беспокойным. Кричали неизвестные звери, Хвостов то и дело вздрагивал от треска веток и странных шорохов. Танечка спала у него на руках. Она была совсем даже не тяжелой, губки у нее были влажными, соски острыми, и Олег Иванович загорался желанием, то с клокочущим в груди восторгом ощущал себя первобытным человеком. К утру он все-таки заснул…
— Эрр! — оскалился он, почувствовав присутствие постороннего.
— Новенькие, что ли? — на беглецов с любопытством смотрел хвостатый мужик с дубинкой в руке.
Хвостов никогда еще не видел такой густой, курчавой волосатости, покрывавшей все тело, за исключением, пожалуй, глаз.
— Вы что здесь все по-русски разговариваете?
— Так хвосты-то не у всех вырастают. Ты в Челябинске поживи, браток, там целая область светилась. Радиоактивную картошечку пожуй несколько лет подряд…
— Значит, все-таки Чернобыль… — вздохнул Олег Иванович.
— Ну, значит, правила у нас в стаде простые: Самку — вожаку, а тебя, парень, — в охрану определим.
— Это что еще значит? Какому вожаку?
— Михалычу. И не вздумай возникать, парень, — зашептал волосатый. — Михалыч страшен. Знаешь, сколько он таких как ты на куски разорвал. Ведь он в лесу отъелся, как горилла стал — весу кило триста, рост два с половиной метра. Так что не нарушай иерархию, браток, бери дубинку, и в охрану.
— Не хочу я в охрану, — в горле у Хвостова запершило, и он с трудом удержался от стона. — Я не затем сюда летел. Я думал своих найти…
— Ну, началось… Ты эти сопли брось, иначе не выживешь. Что, думаешь, физиологический регресс не сопровождается социальным? — Волосатик хрюкнул, довольный собственным интеллектуальным уровнем.
— Философ, блин, — Олег Иванович сжал кулаки.
— А что, — заинтересованно спросила Танечка. — В этом вашем Михалыче действительно два с половиной метра?
— Самый крупный самец в долине, за ним — как за каменной стеной. Соглашайтесь, девушка, во- первых, всегда свежие фрукты обеспечены. Во-вторых, привилегированный детский садик. Михалыч очень свое потомство любит.
— Таня, не ходи туда. — грустно процедил Олег Иванович.
Какой ты умный, Хвостов. Что ты мне предлагаешь, всю жизнь с тобой по джунглям прыгать с ветки на веточку? Я, может быть, о таком самце всю жизнь мечтала.
— Ну, как знаешь. Не для меня это. — Хвостов схватился рукой за ветку.
— Куда пошел! Стоять!
— А иди ты, — хвост раскрутился пропеллером, полоснул волосатика по щекам, тот, заревев от боли, упал.
— Не подходи! — рычал Олег Иванович. Хвост его вращался все быстрее, сливаясь в белесый полупрозрачный круг, и, неожиданно для самого себя, Хвостов оторвался от земли.
Господи, странно как! — Хвостов прислушивался к мерному гудению хвоста. Небольшое напряжение спины, и кроны деревьев уплыли в сторону. — И как хорошо!. Ну и куда мне теперь лететь?
Серебристый туман поднимался от заболоченных берегов огромного озера, первые лучи солнца играли зайчиками на воде…
— Такая природа красивая, а мы все, как муравьишки, копошимся, все хочется чего-то. Ээх, люди… Белеет парус одинокий в тумане… Голубом… Что ищет он в стране далекой… В краю родном… Увы, он счастья не ищет. Черт, забыл! — Олег Ивановичу неожиданно открылись гармония и красота забытого школьного стихотворения.
Шло третье утро сафари. Вчера гонялись за антилопами на джипах, но ни одной не положили, и вечером отдыхали на полную катушку. Гоша и Димок курили «Мальборо». Лица у них были опухшими. Гошу жутко мутило. Русскому организму в жарком климате виски противопоказано.
— Давай, на хер, время уходит. — Димок опохмелялся пивом.
— Куда, бля. Не хочу.
— Куда, куда… Фламинго стрелять, блин. Давай, пошли. Лодка на берегу стоит, баксы заплачены.
— Ох, дела… — Гоша стонал. — Как они живут здесь?
— Глотни пивка, полегчает. На тебе ружье, только осторожно. Щас утки пойдут.
— Какие утки, на хер. Здесь одни крокодилы.
— Сам ты крокодил, сиди тихо….
— Смотри, точно, крокодил полетел! Крокодил Гена, бля, режьте меня! Режьте!
— Ты чего, обкурился, что ли, — сплюнул Димок, но, посмотрев наверх, только и смог протянуть «Йокола мене».
— Бери, бери его.
— Куда, куда, правее целься.
— Уйдет… Смотри как вильнул, сука!
— От меня не уйдешь, знаешь, каких я козлов клал?
— Попал! Попал, смотри, как он ногами дрыгает!
Хвостов начал падать в озеро.
— Ээх, люди, твою мать! — он погрозил стрелявшим кулаком. Вспомнил! Я все вспомнил! Под ним струя светлей лазури Над ним луч солнца золотой А он мятежный просит бури!
И Олег Иванович рухнул в озеро, подняв фонтан брызг.
— Как будто в бурях есть покой — он наглотался мутной, теплой воды, и на поверхности наступила тишина.
До вылета самолета оставалось около часа.
— Ну их на хер, эти сафари. — Гоша судорожно скривился. — Как вспомню, что мы Карлсона этого замочили… С души воротит.
— Да ладно тебе нудить, неплохо отдохнули. Ты возьми, коньячку выпей, полегчает. — Димок поморщился.
— Слушай, Димок, а может это ангел был?
— Скажешь тоже, ангел. Привиделось нам все это, вот чего. Потому что в этом климате пить нельзя. Организм не перерабатывает.
— А все-таки летун этот какую-то молитву читал. Знакомое что-то. Вспомнил! Вспомнил! — лицо Гоши озарилось. — Это Пугачиха пела!
— Совсем у тебя мозги от жары размякли, Гоша. Ты еще, бля, скажи, что этот крокодил Пушкина читал.
— Лермонтова, молодые люди, Лермонтова, — произнес странного вида мужчина с расцарапанным лицом, и в этот момент у Гоши начался нервный тик, который преследовал его всю последующую жизнь.
Хвостов никому не рассказывал про то, как удалось ему выбраться из Африки и заработать денег. Он перевел приличные суммы детям и матери, купил себе домик в деревне и повел замкнутый образ жизни. Дом был полон книг, вечерами за занавесками горел свет, и можно было разглядеть хозяина, ходившего по комнате с чашкой чая и книгой в руках.
Только изредка, в полнолуние, Хвостов начинал нервничать. Он выходил в огород, смотрел на небо, и улетал. Он подолгу летал над ночным водохранилищем, окунался в густую траву, которой заросли окрестные
