– Где она?
– На пути в какое-то Богом забытое захолустье в Шотландии. Так сказала горничная леди Фентон О'Тулу. Эта чертовка отправилась в Хенли вместо Дейрдре.
– А как насчет Сен-Жана? Он что-нибудь знает?
– Его не могут разыскать. Не сомневаюсь, что он умчался в Шотландию вместе с Дейрдре.
– Что ты собираешься делать?
– А что я могу сделать? Ничего! Гарет помолчал, а затем зло добавил:
– Надеюсь, что никогда больше ее не увижу! Его лицо было похоже на безжизненную маску.
– Уничтожь составленное мной завещание, Гай!
– Конечно.
– Но сделай приписку к оригиналу на случай, если Дейрдре... – Рэтборн засмеялся, затем отвернулся к окну и бросил через плечо: – Если Дейрдре родит ребенка в следующие девять месяцев, я хочу, чтобы большая часть моего состояния досталась сыну или дочери.
Наступило тягостное молчание. Когда Лэндрон наконец обрел дар речи, голос его был хриплым от гнева:
– Что, черт возьми, ты с ней сделал, Гарет?
Эти слова словно прорвали плотину сдерживаемого гнева. Рэтборн подскочил к Лэндрону. Лицо его было искажено злобой, глаза пылали, как горящие угли:
– Мне плевать на то, что она не хотела этого, хотя не понимаю, почему я тебе говорю об этом. Какого черта! Ты не мой духовник! И то, что ты собрал в своем досье на Дейрдре Фентон, оказалось правдой. Эта чертова сука и вправду не имеет сердца. Она не умеет любить. Она неподвластна этому чувству!
Рэтборн пытался взять себя в руки и, когда успокоился, произнес:
– А теперь сделай приписку к завещанию и больше никогда не спрашивай меня о моем отношении к Дейрдре Фентон.
На лице Лэндрона отразилось смятение.
Слова, сказанные другом, страдальческое выражение его лица, страсть, отголосок пережитого другой ночью, в канун их отъезда в Испанию пять лет назад, – все это обрушилось на него.
Но тогда он еще не был знаком с Дейрдре.
– Эта девушка неравнодушна к тебе. Я это знаю, – сказал Лэндрон со спокойной уверенностью.
Рэтборн ответил звоном стаканов на соседнем столике, обрушившихся на пол от яростного взмаха руки. Хрусталь брызнул по всему ковру, и вино тут же пропитало его. Граф стоял, глядя на осколки стекла, затем поднес устало руку к глазам и потер их:
– Пусть будет как есть, Гай. Не хочу больше ни о чем говорить. Дейрдре уехала, и теперь ее недостать. В прошлый раз это была Ямайка, теперь Шотландия. У меня нет ни времени, ни желания гоняться за ней. Сейчас моя судьба в Европе.
Лэндрон отчаянно пытался найти слова, способные утешить друга.
– Я приеду к тебе в Брюссель, как только смогу, – наконец сказал он.
– Что? Конечно. Нет причины, почему ты не можешь сейчас побыть со мной. Это будет для меня утешением.
Рэтборн умолк. Постояв еще немного, Лэндрон вышел, пообещав, что к рассвету подготовит завещание.
За окном сгущались сумерки. У парадного подъезда лакеи, стоя на ненадежных приставных лестницах, пытались зажечь фонари. Рэтборн выглянул в окно и уставился вдаль невидящим взглядом. Неожиданно он почувствовал, что глаза его увлажнились.
Тоска накатила на него удушающей волной.
Он ввязался в игру и проиграл. Самое смешное заключалось в том, что игра не стоила свеч, но он этого не понял. Теперь Гарет это сознавал, но сознание не умаляло его тоски и чувства утраты. Ему показалось, что это чувство сопровождало его всю жизнь. Если он сильно чего-то желал, это ускользало от него. Лучше уж не желать ничего.
Впервые за долгое время вернулись воспоминания об Эндрю. Брат был младше Рэтборна на два года. Он был и светочем жизни для матери. Беспечный, бурный, азартный и склонный к риску. Смерть Эндрю отняла у Рэтборна не только брата, но и мать. Ко времени, когда произошел несчастный случай, Гарет давно свыкся с ее равнодушием. Возможно, он всегда был нелюдимым и трудным ребенком, как ему постоянно доводилось слышать о себе, но его защитный панцирь треснул под потоком оскорблений, которые обрушила на него мать в день похорон Эндрю. Конечно, она была вне себя от горя. Однако и потом примирения между матерью и сыном так и не произошло.
И с мстительностью, которую он старался взрастить в себе, чтобы оправдать оскорбительные обвинения в свой адрес, все мрачные пророчества относительно его будущего, которые мать излила на него, он пустился во все тяжкие. И последовавшая за ними дурная слава была столь же предсказуема, сколь и заслуженна.
Это принесло Гарету некоторое удовлетворение, пока он не устал от всех этих игр, от самого себя.
Эндрю...мать...Дейрдре...Возможно ли, что она носит у себя под сердцем его ребенка? Такая вероятность, хотя и слабая, существовала. Дейрдре отняла у него последнюю надежду на счастье. Ее отторжение нанесло Гарету самую глубокую рану. Никакая другая женщина не вела себя с таким равнодушием. Черт бы ее побрал! Никогда он не простит ее. Никогда!
