самого трактирщика, что я неподалеку. Розамунда, ты должна понять: у меня просто не было другого выхода. Я не допущу, чтобы меня поймали и вернули в Ньюгейт. Обещаю тебе, при первом же удобном случае я тебя освобожу.
Розамунда одарила его уничтожающим взглядом. Мэйтленд пытается задобрить ее, переманить на свою сторону… что ж, напрасно старается! С этой минуты она больше не проявит к нему ни малейшего снисхождения.
Отодвинувшись в угол кареты, Розамунда предалась размышлениям о своей любимой игре. По крайней мере в мыслях она может хоть ненадолго отвлечься от своего бедственного положения…
Ричард между тем все ломал голову, как быть с Розамундой. Подобно Харперу, он содрогался при одной мысли о том, чтобы бросить девушку на произвол судьбы где-нибудь на глухой проселочной дороге. Быть может, укрыться где-нибудь до темноты, а потом оставить Розамунду в Мортоне? В темноте его не так-то легко будет выследить… Да, но к тому времени, быть может, и Мортон уже наводнит полиция. Нет, мешкать нельзя — чересчур рискованно.
Впрочем, между Мортоном и холмами Беркшира, куда направлялся Ричард, наверняка отыщется какая- нибудь деревушка, где он сможет без лишнего риска оставить Розамунду… А если нет — что же с ней тогда делать?
Доехав до Мортона, Мэйтленд отослал почтовую карету в Кеннингтон и нанял двух лошадей, чтобы продолжить путешествие. После Мортона они не заезжали больше ни в одну деревню, Мэйтленд, казалось, был одержим страхом перед погоней, а потому они свернули с проезжей дороги и скакали напрямик, через леса и пашни. Этот окольный путь был не только долог, но и безмерно изнурителен, а уж когда полил дождь, стало и вовсе невыносимо.
Раза два они останавливались, чтобы передохнуть и напоить коней. Подкреплять свои силы пришлось только хлебом и сыром, утолять жажду — водой. Розамунда втайне дивилась выносливости Мэйтленда. Сама она просто падала от усталости… а он, словно ничего не замечая, гнал коня все вперед и вперед.
Лишь когда совсем стемнело, Мэйтленд наконец милостиво согласился устроить привал, и они устроились на ночь в заброшенном коровнике… но наутро они поднялись, едва рассвело, и снова отправились в путь.
Позже, когда они укрывались от проливного дождя под мостом, Розамунда заметила, что Мэйтленд как- то резко сдал и выглядит даже изможденней, чем она сама. Лицо у него посерело, дыхание стало неровным, свистящим, он все время беспокойно ерзал, словно искал позу поудобнее, и Розамунда всерьез заподозрила, что у него снова открылась рана.
Она хотела уже предостеречь своего мучителя, что если он не даст себе отдохнуть, то истечет кровью, но Мэйтленд между тем уже встал и властно велел ей собираться в дорогу… а Розамунда сама была слишком измучена, чтобы с ним пререкаться.
Вначале она еще пыталась запоминать дорогу… но с началом сумерек запуталась в своих наблюдениях и потеряла интерес ко всему, кроме чистой и мягкой постели, куда можно рухнуть и заснуть мертвым сном.
Потом она вдруг почувствовала, что падает… и с испуганным криком очнулась от тяжелой полудремы. Мэйтленд успел вовремя подхватить ее.
— Приехали, — сказал он, едва ворочая языком — видно, спать ему хотелось не меньше, чем самой Розамунде.
Она так и не смогла понять, то ли Мэйтленд поддерживал ее, то ли сам незаметно опирался на ее плечо, чтобы не упасть. Кое-как протерев слипающиеся глаза, Розамунда огляделась по сторонам, но так и не поняла, где находится.
— Приехали? — Она сощурилась, пытаясь хоть что-то разглядеть в наступившей темноте. — Приехали? Куда?
Ответа не последовало.
Розамунда смутно сознавала, что Мэйтленд куда-то отошел, ведя в поводу лошадей, но ей уже было все равно. Неважно, куда ее привезли, во дворец или в нищую хижину, лишь бы там нашлась свободная кровать…
Мэйтленда не было довольно долго, но Розамунда не тронулась с места. Вряд ли у нее нашлись бы силы сделать хоть один шаг. Она уже не мечтала о мягкой и чистой кровати, она была готова лечь прямо здесь, на голой земле, и спать, спать… Потом из темноты вынырнул Мэйтленд, крепко взял ее за локоть и подтолкнул вперед. Точно слепая, Розамунда безропотно позволила ему провести ее по мощеной дорожке к дому, поднялась, еле переставляя ноги, на невысокое крыльцо. Наконец они вошли в дом. Здесь царила непроглядная темнота, но Мэйтленд, судя по всему, хорошо знал, куда направляется.
Сквозь полудрему Розамунда слышала, как стучат по каменному полу их шаги, вдыхала слабый запах свечного воска; затем Мэйтленд чиркнул кремнем, и — о чудо! — свеча загорелась. «Да это не просто дом, — мелькнула мысль у Розамунды, — это самый настоящий особняк…» Но тут она увидела огромную кровать, и все прочее мигом вылетело у нее из головы. Сбросив на ходу тяжелый плащ, Розамунда решительно шагнула к заветной кровати… и провалилась в небытие.
10
Проснувшись, Розамунда обнаружила, что к ней вернулась способность мыслить ясно и здраво. Она точно помнила, где находится, и прекрасно знала, что человек, растянувшийся рядом с ней на кровати, — Ричард Мэйтленд. Руки у нее не были связаны, ничто не стесняло ее свободу. Рядом не было ни Харпера, ни слуг. Никого — только она и Мэйтленд.
Затаив дыхание, Розамунда чуть повернула голову и посмотрела на него. Солнечный свет, лившийся в высокое окно, тронул золотом его растрепанные волосы. Спящий, он казался моложе — не старше Каспера. Подобно Розамунде, он не стал раздеваться перед сном, просто сбросил плащ и рухнул без сил на кровать.
Розамунда приметила и кое-что другое. Рубашка на груди у Мэйтленда покраснела от свежей крови, посеревшее лицо влажно блестело испариной, дыхание было неровным и хриплым.
Усилием воли Розамунда подавила нелепый, но вполне понятный порыв — вскочить, броситься к нему, осмотреть, перевязать рану… Это же Мэйтленд! И она, Розамунда, — его пленница! Лучшего случая бежать у нее не будет…
Когда она соскользнула с кровати, Мэйтленд застонал, но так и не проснулся. Розамунде пришлось крепко сцепить перед собой руки, чтобы удержаться от соблазна потрогать его влажный лоб. Все же здравый смысл говорил ей, что в ухудшившемся состоянии Мэйтленда виновата не только усталость. У него жар. Нужно проверить повязку. Нужно напоить его. Нужно…
«Хватит!» — раздраженно одернула себя Розамунда. Если она разбудит Мэйтленда, он уж найдет способ ее удержать… и прощай удобный случай бежать…
Впрочем, она вовсе не бессердечна. Выбравшись отсюда, она доедет до ближайшей деревни и пришлет к Мэйтленду врача. Разумеется, ей придется выдумать правдоподобную историю, чтобы никто не узнал, кто такой Мэйтленд на самом деле. Она же не хочет, чтобы его арестовали. У нее одно лишь желание — бежать. И, конечно же, она никогда, никому не расскажет об этом доме, даже родному отцу! Что еще она может сделать для Мэйтленда?
Приняв твердое решение, Розамунда повернулась, чтобы уйти, и невзначай заметила в большом, во весь рост, зеркале свое отражение. Впервые она как следует разглядела себя в мужской одежде, и это зрелище потрясло ее до глубины души. Розамунда с трудом узнала сама себя… причем дело было не только во внешнем виде.
Неужели всего три дня назад она была одета по последней моде и источала тонкий аромат гардении? Теперь она выглядит как чучело, и от нее несет конским потом.
Розамунда должна была бы с ужасом и отвращением взирать на свое отражение в зеркале… но отчего- то это было совсем не так. Девушка с трудом сглотнула, пытаясь понять, что же она чувствует. Да, она та же самая Розамунда, какой была три дня назад… и все-таки не совсем та. Дело не во внешности, что-то изменилось в ней самой, глубоко и бесповоротно. Внешне она смахивает на чучело, но вот в душе…
Интересно, что сказала бы ее мать, если бы могла увидеть сейчас свою дочку?
Мэйтленд шевельнулся во сне, и Розамунда решительно нахлобучила шляпу. Пора уходить.
Ей, конечно, было любопытно, что это за дом. Был он намного меньше, чем Твикенхэм-хаус, однако
