Чарльз неожиданно поддержал Розамунду и высказал вслух то, что и у нее самой никак не шло из головы.
— На улицах безлюдно, — сказал он, — потому что и здесь наверняка распространились слухи о бунтах. Разумные люди сейчас сидят по домам, накрепко заперев окна и двери. Что и нам, собственно говоря, не мешало бы сделать.
— Смотрите только ни слова начальнику тюрьмы о бунтах! — строго предостерегла Кэлли. — Чего доброго, он еще решит отменить наш визит.
Они вошли в Ньюгейт через боковую дверь, которая вела прямо в личные апартаменты начальника тюрьмы. Кэлли волновалась совершенно напрасно — мистер Прауди ждал их. Он был дружелюбен и приторно учтив, а когда узнал, что за гостья к нему пожаловала, и вовсе рассыпался в любезностях.
— Леди Розамунда, — восклицал он, — дочь герцога Ромси! Ну и ну! Ньюгейт, если мне позволительно будет так выразиться, с недавних пор стал в чести у аристократов. Вы представить себе не можете, сколько светского народу здесь перебывало!
— Отчего же, — сказала Розамунда, — преступления, как я слыхала, случаются во всех кругах общества.
Начальник тюрьмы оторопело уставился на нее.
— А полковник Мэйтленд? — поспешно вмешалась Кэлли. — У него тоже много посетителей?
При этих словах она одарила подругу грозным взглядом: что, мол, за неуместные шутки?!
Мистер Прауди хохотнул.
— Да нет, что вы! Он ведь не знаменитость какая-нибудь — самый обыкновенный убийца. Будь он, скажем, Джек Шеппард либо разбойник с большой дороги, как Дик Терпин, его почитатели выстраивались бы в очередь, чтобы пожать ему руку. Ну что ж, господа, идемте за мной.
Они пошли за начальником тюрьмы по длинному, без окон, коридору, в конце которого брезжил тусклый свет. Розамунда плотнее запахнулась в наброшенную на плечи шаль, и дело было не только в холоде, который царил в этом угрюмом, безрадостном месте. Сам воздух здесь казался затхлым, гнилым, словно тюрьма была наглухо запертым гробом, и тюремщики наравне с узниками дышали одним и тем же воздухом с начала времен. Да и пахло здесь тошнотворно — чудовищная смесь вареной капусты и застоявшейся мочи. И всякий раз, когда за спиной Розамунды захлопывалась с грохотом очередная дверь, девушка невольно содрогалась. Она только что вошла сюда — и уже не могла дождаться той минуты, когда выйдет наружу. «Будь моя воля, я бы заперла его и выбросила ключ!» — сколько раз прежде Розамунда в сердцах повторяла эти слова? Сейчас она мысленно клялась себе, что никогда больше так не скажет.
Хлопнула последняя дверь, и они вышли в тюремный двор. Стены, окружавшие его, были так высоки, что в этот мрачный каменный колодец не проникал ни единый лучик солнечного света. Вдоль стен были расставлены каменные скамьи, и начальник тюрьмы подвел гостей к одной из них.
— Разве мы не навестим полковника Мэйтленда в его камере? — спросила Розамунда.
— Нет-нет, леди Розамунда, что вы! — отозвался мистер Прауди. — Для леди это место совсем неподходящее. Очень уж там неприятно. — Он хохотнул, словно и впрямь сказал что-то смешное. — Бывало, что и зрелые мужчины рыдали, когда им случалось войти в камеру для смертников. К тому же здесь безопасней, — прибавил он, кивком указав на надзирателей, которые стояли через каждые несколько шагов вдоль стен тюремного двора. — Мои люди по большей части бывшие солдаты. Они привычны вначале стрелять, а потом уж спрашивать. Впрочем, вам опасаться нечего — здесь нет опасных преступников. Мелкая сошка: мошенники, шулера, фальшивомонетчики.
— А должники? — спросила Кэлли.
— Они размещены в другой части здания.
С этими словами начальник тюрьмы знаком подозвал к себе стоявшего ближе всех надзирателя и велел сопровождать его в камеру заключенного Мэйтленда.
Они направились к одной из лестниц, а Кэлли между тем уселась на каменную скамью; Чарльз, проворчав что-то себе под нос, поставил туда же корзину с угощением для Мэйтленда, а Розамунда окинула взглядом людей, которые находились в тюремном дворе.
Там были три женщины — скорее всего, жены либо дочери заключенных, потому что у узниц Ньюгейта был отдельный двор для прогулок. Одна из женщин сердито выговаривала своему супругу; две другие плакали. Вид у них был безобидный и на редкость жалкий. Смех и радость были неуместны среди этих угрюмых стен. Трудно даже вообразить, каково приходилось здесь мужчинам и женщинам, приговоренным к смерти. Будь на то воля Розамунды, тюрьмы, подобные Ньюгейту, были бы стерты с лица земли.
Она перевела взгляд на надзирателей — и сразу усомнилась в том, что это бывшие солдаты. Скорее уж они смахивали на бандитскую шайку. Изношенные мундиры висели на них мешком, треуголки лихо сидели набекрень, да к тому же эти люди, стоя на посту, как ни в чем не бывало болтали друг с другом. Розамунде доводилось видеть настоящих солдат, а этот сброд явно не знал, что такое дисциплина.
Внимание девушки особенно привлекли двое надзирателей. Внешность того, что постарше, живо напомнила ей жуткие морды горгулий, восседавших на фасаде Твикенхэм-хаус, а вот его более молодой сотоварищ явно обладал тем, что отец Розамунды называл «незаурядностью». Он не был особенно красив, однако в нем ощущалась мужественная, почти пугающая сила. Он не болтал, не вертелся по сторонам, и его небрежное спокойствие напомнило Розамунде хищного зверя, который затаился у водопоя, поджидая добычу.
В этот миг он едва заметно повернул голову — и глаза их встретились. Жесткий, властный взгляд незнакомца словно обдал Розамунду леденящим холодом. Да, этому человеку она не нравилась. То есть это еще мягко сказано. На самом деле он ее презирал.
Розамунда с трудом отвела взгляд и что-то сказала Чарльзу, что — она и сама не знала, потому что мысли ее целиком занимал незнакомец с холодным жестким взглядом, который даже и не пытался скрыть своего презрения. Что ж, и поделом им! И Розамунда, и Кэлли разряжены в пух и прах — неважно, что воротник и муфта Розамунды из кроличьего меха, а туфли на высоких каблуках усажены стеклянными бусинами. Этот человек, вероятно, принял кролика за горностая, а стекло — за драгоценные камни. Если б Розамунда знала, что поедет в Ньюгейт, она оделась бы намного скромнее.
Незнакомец, должно быть, счел их пресыщенными аристократами, которые явились в Ньюгейт, дабы пощекотать закаленные светской скукой нервы. Он бы ни за что не поверил, что в тюрьму их привело милосердие, — да и сама Розамунда этому не верила.
Что она, боже праведный, здесь делает?
Та же мысль вертелась в голове человека с холодным взглядом. Что, черт побери, делает здесь эта женщина? Надменная аристократка, разряженная кукла, которой вдруг взбрело в голову посетить приговоренного к смерти узника, ухитрилась, сама того не желая, поставить под угрозу весь его план. Если б не она, начальник тюрьмы пребывал бы сейчас спокойнехонько в своих апартаментах — а так Прауди вот- вот обнаружит, что Ричард Мэйтленд сбежал. С минуты на минуту этот надутый индюк кинется вниз по лестнице и подымет тревогу. И значит, надо быть готовым к тому, что все пойдет наперекосяк. Прауди не удастся захватить врасплох, и уж тем более — взять в заложники. Все входы и выходы в тюрьме перекроют наглухо, смены караула не будет, и Ричарда неизбежно поймают. И все это — из-за леди Розамунды Девэр!
Он, конечно, сразу узнал эту «жестокосердую прекрасную даму» — именно так, на манер рыцарских романов, называли ее в Лиссабоне. Не то чтобы леди Розамунда и вправду была жестока, всего лишь холодной и равнодушной. Боже упаси, чтобы она заговорила с кем-то в чине ниже полковника либо присоединилась к кружку офицерских жен. Ричард безмолвно восхищался ее красотой, но лишь до того, как понял: это прекрасное лицо, эти холодные серые глаза всего лишь маска, за которой скрывается ледяное равнодушие и высокомерное презрение ко всему свету.
Судя по тому, что сумел подслушать Ричард, леди Розамунда явилась в Ньюгейт ради свидания с ним. Но ведь это же совершенная нелепица! Они даже не знакомы. Тогда, в Лиссабоне, обыкновенные солдаты наподобие Ричарда — он был тогда всего лишь лейтенантом — недостойны были даже целовать подол платья дочери герцога Ромси. А если б Ричард и попытался совершить сей подвиг, прекрасная дама наверняка своей элегантной туфелькой заехала бы ему в зубы.
Нет, появление в Ньюгейте леди Розамунды наводило Ричарда на очень, очень нехорошие мысли.
Харпер уже занервничал. Не глядя на Ричарда, он краешком рта беззвучно прошептал:
