нетвердыми шагами направилась к нему, а, приблизившись, остановилась и подняла голову. Глаза его были полны печального всепонимания.
— Timeo Danaos ( «Боюсь данайцев даже дары приносящих»(лат) — цитата из поэмы Вергилия «Энеида», слова троянского жреца Лаокоона о деревянном коне, оставленном греками(данайцами, как их звали троянцы) У ворот Трои яхобы в дар троянцам Лаокоона не послушались, коня втащили в город, а ночью из его полого брюха вышли греки и открыли ворота Трои Троя пала, а Лаокоон с двумя сыновьями был задушен двумя огромными змеями, напущенными на него из моря богами, предрешившими гибель Трои), — ответил он на ее рассеянный взгляд. — А если вам непонятно, то попросите вашего родственника объяснить. Уверен, он прекрасно знает латынь.
В покоях служанка, но не Ханна, возилась с чемоданами и корзинами и обеспокоенно подняла голову при виде хозяйки, однако Антония даже не посмотрела в ее сторону. Она бросилась в кресло и невидящим взором уставилась перед собой, бессильно уронив руки на колени.
Она понимала всю глубину своего унижения, но ни это, ни опасность, грозившая ей при возвращении в Келшелл-Парк, не занимали так, как другая, только что осенившая ее мысль. В эти последние минуты перед отъездом ей вдруг открылась истина, столь фундаментальная и всепоглощающая, что казалась невероятной. Она все еще любила Джеррена, любила всем сердцем, всей душой. И оказавшиеся тщетными старания избегнуть дядиных ловушек диктовались опасениями не за свою жизнь, а страхом за мужа и угрызениями совести.
От горького, но запоздалого сожаления у нее перехватило горло и сжалось сердце. Обратного хода нет. Не в ее власти исправить что-либо; хоть она и признала свою вину, но Джеррен все равно не поверил в честность ее намерений. Он был для нее всем, а спасти ему жизнь она не могла.
На какое-то время разум оцепенел от ужаса этой мысли, но потом в ней пробудился прежний дух бунтарства. Не в ее натуре было предаваться безропотному и бездеятельному отчаянию, если б так, то дух ее оказался бы сломлен еще много лет назад. Нет, должно быть средство спасти если не самое себя, то хотя бы Джеррена.
Очнувшись от мыслей, она осознала, что смотрит на служанку, укладывающую вещи, и это напомнило о неминуемом возвращении в Келшелл-Парк, а также и еще об одной вещи, о которой до поры до времени не было нужды вспоминать. Единственная надежда Джеррена на спасение, хоть и весьма слабенькая, в том, что сэр Чарльз может лишить ее наследства, если она неожиданно овдовеет. Пока старик жив, это следует учитывать, но Антония была более чем уверена: после ее возвращения в Глостершир он вряд ли проживет долго.
Значит, необходимость убежать из дедовского дома была тем более настоятельной, но для этого ей нужна чья-то помощь. И был только один человек, к которому она могла обратиться. Она торопливо подбежала к бюро и поспешно нацарапала записку Винсенту, но запечатав и надписав адрес, застыла в нерешительном раздумье, как передать ее быстро и втайне. Подобно большинству светских молодых людей, он жил не в отцовском доме, а в квартире в совершенно другой части города, так что можно было не опасаться, что записка попадет в руки Роджера. Но вот Джеррен, если увидит ее, может заинтересоваться содержанием. В конце концов Антония подозвала служанку и показала ей письмо.
— Скажи, — спросила она, — ты сможешь найти этот адрес?
С некоторым трудом, шевеля губами, женщина разобрала название улицы и кивнула:
— О да, мадам, я знаю, где это.
— Тогда окажи мне услугу, отнеси это письмо как можно скорее. — Антония достала несколько монет и вместе с письмом вложила их в руку служанки. — Помни, никто не должен об этом знать.
— Конечно, мадам, и — благодарю вас. — Она опустила записку и монеты в карман и позволила себе тихим, заговорщицким шепотом произнести: — Вы можете мне доверять, мадам.
Антония, отвернувшись, вздохнула:
— Надеюсь, что могу. От этого зависит не одна жизнь.
Глава пятая
После отъезда Антонии Джеррен попытался найти забвение в таких беспутствах, перед которыми меркли все его прежние эскапады, но ни карты, ни непомерные возлияния, ни любовницы — ничто не могло отвлечь его от мысли о предательстве Антонии. До стычки с нанятыми ею убийцами ему еще удавалось убеждать себя, что все эти козни вдохновлялись Келшеллом, а Антония была всего лишь его орудием, но теперь исчезла даже эта утешительная иллюзия. Она самолично отправилась в какой-то воровской притон и не погнушалась сделкой с людьми, которым самое место было на виселице; она наняла целую кучу убийц, преследовавших его по пятам, и тем не менее, пытаясь добиться своего, разыгрывала угрызения совести и умоляла верить ей. Такова была степень ее ненависти, и эту озлобленность спровоцировали вовсе не обвинения больного человека. Нет, она ненавидела его с самого дня свадьбы, и чувства ее никогда не менялись, просто страстная натура взяла ненадолго верх, а она все равно ненавидела его, даже когда, обуреваемая страстью, лежала в его объятиях.
Безудержные и безуспешные поиски забвения продолжались неделю. Однажды утром в спальню вошел лакей, отдернул с окон занавеси и с некоторым трепетом приблизился к кровати с пологом. В последнее время хозяин вставал по утрам все больше в скверном расположении духа, особенно если лег, как сегодня, всего четыре часа назад. Он с робостью раздвинул полог, и лучи солнца, упав на лицо Джеррена, исторгая у того стон гнева и раздражения.
— Черт тебя побери, Хиншем! — хрипло проворчал он. — Какого дьявола ты входишь, если я еще не звонил?
— Прошу прощения, сэр, — извиняющимся тоном промолвил Хиншем. — Я бы не решился побеспокоить вас, но из Келшелл-Парка прибыл посыльный с письмом и говорит, что очень срочное. Чрезвычайно срочное.
— Что? — Джеррен приподнялся на локте, опять застонал и прижал руку ко лбу. Через минуту открыл глаза и увидел, что лакей протягивает серебряный поднос с письмом.
Сделав отчаянное усилие, Джеррен принял сидячее положение и взял послание. Сломав печать, увидел, что письмо, адресованное ему, написано почерком Эдварда Торнбери. При взгляде на первые же строки он выругался и торопливо заглянул в конец. Потом прочел снова, уже медленнее, и когда поднял голову, Хиншем заметил, что глаза его уже не затуманены, а суровы и блистают гневом.
— Я немедленно отправляюсь в Глостершир, — резко сказал он. — Уложи в седельные сумки смену одежды и все необходимое, да скажи в конюшне, чтоб через час запрягли серого. Ты с багажом поедешь следом, и как можно быстрее.
Однако как он ни торопился, но в Келшелл-Парк смог приехать только на следующий день к полудню, и когда соскакивал с седла перед непривлекательным фасадом, глаза его были мрачны, а у рта залегла горькая складка. Он быстро взбежал по ступеням, а навстречу уже торопливо шел Эдвард Торнбери.
— Нашли ее? — последовал резкий вопрос. Капеллан покачал головой.
— Нет, мистер Сент-Арван, еще нет, но уже кое-что известно… — Он умолк и взял молодого человека за руку. — Пройдемте в библиотеку, и я все расскажу.
В библиотеке Джеррен швырнул шляпу и перчатки на кресло. Торнбери заботливо заметил:
— Вы, должно быть, хотели бы освежиться. Позвольте…
— Ничего не нужно, благодарю вас, — прервал его Джеррен. — Что Антония?
Мистер Торнбери, вздохнув, направился к столу, заваленному бумагами, и, перебирая их, медленно произнес:
— Миссис Сент-Арван каждое утро ездила верхом. Так было у нее заведено и раньше, еще до свадьбы, и даже сэр Чарльз не усмотрел в том ничего подозрительного. Поэтому, когда на четвертый день ее лошадь вернулась одна, нашей единственной мыслью было, что произошло несчастье.
— Как раз то, что хотели вам внушить! А когда выяснилась ошибка?
— Ближе к вечеру, когда ее горничная обнаружила, что исчезли все деньги и драгоценности миссис Сент — Арван. Только тут сэр Чарльз и понял: она сбежала, — и послал во все ближайшие гостиницы и почтовые станции узнать, не нанимал ли кто экипаж…
— Ради Бога, друг мой, ближе к делу! — с нетерпением поторопил его Джеррен и, шагнув вперед, схватил своего собеседника за руку. — Что за чертовщину вы там обнаружили, что так боитесь сказать мне?
