землю, скалы дробятся на части, высокие стены взрываются миллионами осколков. Последним конвульсивным спазмом, плазма поглощает все. Свет обжигает мне глаза, звук взрыва достигает слуха, когда шаттл взлетает над взрывной волной и нас швыряет в облака. Корпус оглушительно дребезжит от попаданий, металл скрипит под натиском сверхъестественного шторма, на своих местах нас швыряет то вверх, то вниз. Я слышу, как спереди истерично хохочет Страйден, но я больше сосредоточен на своих подпрыгивающих внутренностях, пока нас вертит, швыряет и перекатывает взрывом.
Когда мы вылетаем, то все начинает успокаиваться, я слышу странный звук и разворачиваюсь, чтобы взглянуть на Полковника. Он смеется, дико гогочет. Он сидит там взъерошенный — одна рука оканчивается рваным обрубком, другая покрыта кровью и кусками внутренностей убитых — и ржет. Он смотрит на меня, его ледяные глаза блестят.
— Каково ощущать себя героем, Кейдж? — спрашивает он.
Эпилог
Раздраженный Полковник отсылает суетливого дежурного жестом руки. Я нетерпеливо стою там, ожидая получить на руки свое прощение. Мы вернулись на пост комиссариата, где нам в своем время поведали о задании. За мной со скрипом открывается дверь и входит личный писчий Шеффера, клерикус Амадиель, край его коричневой туники волочится по полу. С ним кто-то еще, молодой человек, на его лице татуировка черепа и шестеренки Адептус Механикус. Амадиель держит в руках связку прощений, в то время как техноадепт несет какое-то причудливое устройство, которое выглядит, словно помесь лазпистолета и паука.
— Вот документы, Полковник, — медленно произносит Амадиель, выкладывая их на чистый деревянный стол перед Шеффером.
Я одергиваю себя от желания схватить всю связку и найти свое. Полковник намеренно не торопится, подписывает прощения остальных — Франкса, Кронина, Лори, Лорона и Гудманза. Прощение для мертвых, живые подождут. Он работает медленно и методично, клерикус держит перед ним пергамент, пока он подписывает его здоровой рукой. Амадиель передает ему горящую красную свечу, и с той же, приводящей в бешенство неторопливостью, он капает воском на каждый пергамент, затем Полковник скрепляет печатью, которая появилась из рукава писчего. В конечном итоге, кажется, что прошла вечность, когда Полковник достает мое.
— Есть определенные условия, при которых действует прощение, Кейдж, — строго заявляет он мне, наконец-то взглянув в мою сторону.
— Да? — спрашиваю я, с подозрением думая о том, что дальше скажет Полковник. Я не считаю, что он из тех людей, которые будут пытаться извернуться или что-то такое. У него есть честь, я в этом уверен.
— Первое: вы ни с кем не имеет право обсуждать детали миссий 'Последнего шанса' в Коританоруме, кроме тех, кто специально уполномочен моим приказом или Святейшими Орденами Инквизиции Императора, — мрачно произносит он, считая условия подняв палец.
— Забыть о том, что произошло, верно, сэр? — подтверждаю я.
— Верно, — кивнув, отвечает он, — нас здесь никогда не было, отказ реакторов Коританорума вызвал разрушение цитадели. Волеизъявление Императора.
— Понятно, — уверяю я его. Я ожидал что-то такое, с тех пор как шаттл приземлился, и нас в спешке усадили в еще один раскрашенный в черное бронеавтомобиль комиссариата.
— Второе, — говорит он, поднимая второй палец, — ты освобожден условно. Прощение будет отменено, если ты когда-либо нарушишь Законы Империума, или, если останешься в Имперской Гвардии, любые положения Кодекса Имперской Гвардии и Законы Поведения.
Он произносит это так, словно читает по бумаге у себя в голове.
— Не дам повода для придирок, — отвечаю я ему и искренне киваю.
— Сомневаюсь, — внезапно криво ухмыльнувшись, отвечает он, чем выводит меня из душевного равновесия. Это ведь почти шутка!
— Просто постарайся, чтобы тебя не загребли на чем-нибудь слишком серьезном.
— Не волнуйтесь, Полковник, — с жаром отвечаю я, — я так насладился вашей компанией, что больше никогда не хочу вас видеть.
— Вот такие условия, — завершает он, ставит подпись на свиток и ударяет по нему печатью. Небрежным жестом он протягивает его мне. Я осторожно тянусь вперед, почти ожидая, что он в последний момент с жестоким смехом отдернет руку.
Боюсь, что я почти выдергиваю его из рук, после чего жадно вчитываюсь в слова: 'свобода… прощение всех преступлений'. Свобода!
— Чем теперь займешься, Кейдж? — спрашивает Полковник, откидываясь на хрупком деревянном стуле, под его весом спинка трещит.
— Останусь в Гвардии, сэр, — мгновенно отвечаю я. Я размышлял об этом во время получасового, ухабистого полета на шаттле. Скорее, чтобы не думать о слабых летных навыках Страйдена, чем по какой-то другой причине. Если бы разразилась еще одна буря, то она нас угробила бы. Он вопросительно поднимает бровь, и я объясняю.
— Я вступил в ряды Имперской Гвардии, чтобы сражаться за Императора. Я принес клятву защищать Его царство. Я собираюсь сдержать клятву.
— Очень хорошо, — одобрительно кивает Полковник, — ваше звание лейтенанта будет сохранено в любом полку, к которому вы присоединитесь. Тут их множество и есть из чего выбирать. Но я бы посоветовал вам держаться подальше от мордианцев.
— Так и буду, — решительно заявляю я, — мне вроде как нравится униформа Тробаранских Рейнджеров, так что, возможно, я примкну к ним, если они возьмут.
— Уведомите клерикуса Амадиеля, как только сделаете выбор. Он подготовит необходимые бумаги для приказа, — говорит Полковник, кивая в сторону писчего. Амадиель смотрит на меня своим целеустремленным, ничего не выражающим лицом.
— И еще одно, — добавляет Полковник, когда я уже готов повернуться к двери. Он пальцем поманил к себе техноадепта.
— Я могу удалить вашу татуировку штрафного легиона, — говорит адепт, поднимая свой специфический аппарат, словно объясняя. Я закатываю рукав и смотрю на плечо, на котором еле видно эмблему из черепа и перекрещенных мечей. Выше над знаком можно прочитать '13-ый Штрафной Легион', а под ним до боли знакомая строчка '14-3889: Кейдж. Н'. Хотя теперь ее не видно из-за белого рубца.
— Я сохраню ее, — объявляю я, позволяя рукаву опуститься.
— Сохраните? — заикается Амадиель, не удержавшись.
— На память, — добавляю я, и Полковник понимающе кивает. Воспоминания о четырех тысячах погибших выгравированы у меня в мозгу. Было странное ощущение, что их также вытатуировали мне под кожу.
Мы больше не говорим ни слова, я отдаю честь, разворачиваюсь на каблуках и выхожу, сжимая рукой свое прощение так крепко, что костяшки пальцев белеют. Снаружи бункера два военных полицейских щелкают каблуками, отдавая честь, когда я прохожу мимо них, и я намеренно это игнорирую. День тому назад, они бы расстреляли меня, если бы я дал им малейший шанс или причину.
Пока я иду по усыпанной гильзами грязи, я оглядываюсь и вижу, как появляется Полковник. Внезапный рев двигателей и поток ветра возвещает о прибытии своего рода стратолета, длинного, гладкого, черного как уголь и совершенно без опознавательных знаков. Дверь с шипением откидывается в сторону, и спрыгивают три бойца, обернутые в темно-красные накидки, которые бешено хлопают от нисходящего потока двигателей машины. Полковник кивком приветствуют их. Все четверо залезают обратно и, со свистом ускорителей, машина снова скрывается в небесах менее чем за десять секунд. Вот таким я вижу его в последний раз, возможно, он уже планирует новую самоубийственную миссию для следующей группы бедных ублюдков, называемых штрафниками 'Последнего шанса'.
