длинный и сутулый шел впереди, раненый артист балета хромал сзади.
Мы расселись, тут же подскочил расторопный официант Франсуа, мне самое время было выпить чашку зеленого чая, он, как известно, предохраняет от старческого слабоумия, которого в моем возрасте следует опасаться. Двое моих кавалеров попросили по бутылочке «Перье» – ну, артисту трезвость не помешает, а вот почему бы не выпить долговязому? Ах да, он же за рулем. Значит, догадалась я, раз он не пьет, то собирается скоро уезжать. Что меня вполне устраивало.
– Так вы уверены, что это был Энэтоли? – повторил профессор, почему-то ударяя имя моего соавтора на второе «э».
– Знаете, друзья, – изобразила я кокетливую улыбку, – я и в себе не всегда уверена, не то что в молодых мужчинах.
– Zeig ihr das Foto, – сказал тот, кто назывался Стоевым, тому, кто назывался Вейнером. На вполне, как ни странно, приличном немецком. Которым, к слову сказать, я сама довольно сносно владею. Впрочем, я не собиралась щеголять всеми своими лингвистическими познаниями. Более того, я продемонстрировала полное невежество по отношению к родному языку Гете и Рильке.
– Что сказал ваш друг? – смастерила я беспомощное лицо. – Из всех иностранных я владею лишь французским. Да и то неважно. Мы, американцы, – настоящие островитяне, мы, в отличие от вас, европейцев, монолингвистичны.
– Роман попросил показать вам фотографию Энэтоли. Чтобы мы были уверены, что говорим об одном и том же человеке.
– Конечно-конечно, – закивала я, а профессор полез в свой твидовый пиджак и извлек оттуда фотографию.
У меня даже участился пульс от удовольствия – все развивалось почти точно по сюжету.
Я взяла фотографию в руки. На фоне какой-то весьма паршивой европейской речки и весьма традиционного здания из красного кирпича, изобилующего архитектурными излишествами, позировал для камеры молодой, привлекательный на вид мужчина с голубыми холодными глазами. Он был в джинсах, в коричневой кожаной куртке, в руке держал свернутый трубочкой не то журнал, не то газету.
Несомненно, мужчина на фотографии имел полное сходство с другим мужчиной, который три часа назад укатил на моем открытом «Порше». Только на фотографии он был лет на шесть-семь помоложе. Я утвердительно кивнула.
– Конечно, это мой хороший друг, мсье Тосс, – вернула я фотографию немецкому флегматику. Он зачерпнул ее своими слишком большими, слишком неуклюжими, наверняка нечувствительными пальцами. Я редко ошибаюсь в мужских пальцах: про то, чего от них ожидать, я успела узнать за свою жизнь многое. – Правда, тут, на фотографии, он значительно свежей, чем в жизни. Но насколько я понимаю, у него всегда утомленный вид, когда он пишет. А он, бедняжка, так выкладывается, совсем не щадит себя… Вы же знаете, что Анатоль писатель? – стрекотала я, заманивая доверчивого противника в свои вязкие, липкие, словоохотливые сети.
– Ну конечно, – согласились эти двое почти одновременно, а флегматичный профессор тут же добавил: – Так выходит, что вы хорошо его знаете?
– Мы подружились за эти несколько недель, – заверила я его. – Здесь, знаете, в этой швейцарской глуши редко встретишь интересного собеседника.
– Да-да, – пробормотал немец, и они снова переглянулись.
– Versuch so viel, wie moeglich Informationen zu bekommen, – снова невежливо перешел на недоступный мне немецкий герр балетный артист. Что в переводе означало: «Постарайся выведать у нее как можно больше информации». Я, конечно, окинула их беспомощным взглядом.
– Что-что? – добавила я для пущей убедительности.
Профессор заметно напряг свои профессорские мозги, потому что многие профессорские мозги не очень подходят для выведывания у посторонних их житейских секретов. Ну действительно, ведь если они с Энэтоли друзья, то какая информация их может интересовать? Они и сами все должны знать о своем друге.
Он еще подумал с минуту, запивая свои мысли чистым «Перье» без газа, и ничего, похоже, не придумал.
– Простите, как вас зовут? – поинтересовался он взамен.
– Зовите меня просто Кэтрин, – сердечно представилась я, растапливая улыбкой лед первого знакомства.
– Видите ли, фрау Кэтрин, – начал немец и снова сбился, – мы сказали не всю правду там, на ресепшн… – Я удивленно подняла брови – мол, неужели? Как такое может быть?! – Видите ли, мы лично с Тоссом не знакомы, мы много наслышаны о нем, даже имеем к нему некоторое отношение, но случая познакомиться нам не представилось. Хотя нам этого очень бы хотелось.
Я тут же поздравила себя с успехом: все-таки знание жизни и людей – полезное знание. Ведь вот так, совершенно незаметно, я подвела их обоих к тому, что они не только добровольно мне открылись, но и готовы чистосердечно отвечать на вопросы. А вопросы, кстати сказать, у меня имелись, и не в единственном числе.
– Чем же он вас заинтересовал, наш неуловимый Энэтоли? – подтолкнула я разговор в нужном направлении, вслед за немцем коверкая имя бедного моего соавтора, ударяя его на второе беззащитное «э».
– Понимаете… – профессор стал подыскивать трудные английские слова, – дело выглядит достаточно странным… – и он снова замялся. Я не перебивала, пусть мнется, сколько ему требуется. – Можно сказать, почти метафизическое перед нами дело. У Тосса есть книга, называется «Фантазии женщины средних лет», она достаточно известна, даже пользуется успехом. Так вот, эта книга попалась в руки Роману, – он указал на Стоева. – Роман получил травму, он сейчас не репетирует, вот и листает время от времени книги.
– Наверстывает пробелы балетного детства, – зачем-то вставила я, зная, что балетные в детстве ничего, кроме балета, не видят. Но шутка оценена не была, во всяком случае, серьезный профессор взглянул на меня с очевидным недоумением и поправил дужку очков. Ну и поделом мне, надо знать, с кем шутить.
– Так вот, Роман начал читать «Фантазии женщины…», – продолжал Вейнер, – и каково же было его удивление, когда он наткнулся на свою фамилию. Там есть рассказ в книге, совершенно отдельный, не имеющий к главному сюжету отношения, так вот, в рассказе присутствует персонаж по фамилии Стоев, артист балета. – Здесь, видимо, я должна была проявить изумление, и я его проявила, но без слов, только мимикой. – Более того, я там тоже присутствую как профессор Берлинского университета Вейнер, и мы с Романом там тоже друзья, как и в реальной жизни.
Тут я перестала изумляться только лицом и перешла на слова:
– Может быть, Энэтоли где-то встретил вас обоих и использовал в качестве прототипов? Достаточно известный литературный прием. Только Тосс к тому же использовал ваши реальные имена. Но такое тоже бывает.
– Вполне вероятно, – закивал своей большой очкастой головой Вейнер. – Мы тоже так поначалу подумали. Правда, сюжет рассказа совершенно не соответствовал событиям нашей реальной жизни, да и наши характеры отличаются от описанных в рассказе…
– Расскажи мадам Кэтрин о Жаклин, – вмешался Стоев на сей раз на английском, который в его балетном исполнении понять было куда сложнее, чем немецкий. Но при этом он так взмахнул рукой, так грациозно, в движении было столько откровенной красоты, что я тут же простила ему чудовищный акцент.
– Сейчас-сейчас, – пообещал профессор, – сначала я расскажу о нас с тобой. Так вот, поначалу мы удивились, и только. Но потом… – Он снова начал выдерживать длинные паузы. – Потом стали происходить вещи непонятные. – Я подалась вперед в нетерпении. – Просто, можно сказать, необъяснимые вещи… – Я подалась вперед еще сильнее. – Я бы сказал, метафизические… – Ну сколько можно тянуть, мне некуда уже было подаваться. – Понимаете, то, что написано в рассказе, стало происходить в реальной жизни…. – И он замолчал окончательно, явно смущаясь собственных слов. Молчала и я, тоже смутившись. Я всегда пасую при появлении чертовщинки.
– Я знаю, в это трудно поверить, но многое… не все, но многое, что написано у Тосса, стало свершаться
