– Ты не умираешь, – сказал Иона. – Это приступ тревоги. Разумеется, приступ тревоги может спровоцировать сердечный приступ у слишком разжиревшего мужчины. Я бы на твоем месте…
Чайка ринулась вниз, мечтая поймать рыбу. Наверно, нацелилась на алюминиевую крышку от банки доплывшую от самого Жестяного переулка.
Покоясь на диване, Шейла по-прежнему думала о картине и о семейной жизни, которая предшествовала ее написанию. Быстро пролистывала досье с этикеткой: «Знакомство с Морисом».
Однажды поздно вечером на весенних каникулах она зашла вместе с Холли в тот самый бар. Они уже направлялись домой, когда заметили шатавшегося по улице мужчину, осыпавшего себя сигаретным пеплом.
– Может, надо его подвезти? – спросила Шейла.
– Не знаю, – ответила Холли. – Может, лучше не надо.
– Да ведь это сын Мелвина Мельника.
– Угу, знаю.
Они тормознули с ним рядом.
– Я заблудился.
Он влез на заднее сиденье. Был тогда в максимально худощавой форме, по крайней мере не жирный. Шейла видела в зеркало заднего обзора, как он вытер губы салфеткой. Холли взглянула на Шейлу, качнув головой. Она заключила, что Холли на него запала.
Они довели его до своей квартиры – не столько Довели, сколько доволокли, как чемодан на сломанных колесиках. Шейла радовалась, что Холли уже отступилась, потому что Морис напоминал ей кого-то с пластиночных конвертов. Он почему-то казался одновременно уверенным и беззащитным; ей это понравилось. Она представила его сидящим на стуле с трубой в одной руке, подпирая другой подбородок, как Майлс Дэвис,[13] пристально глядя в голубые тени, которых никто больше не видит.
Они допоздна засиделись. Он снова выпивал. И чем больше пьянел, тем чаще Шейла с Холли переглядывались, гадая, что он себе думает.
Наконец, Холли отправилась в свою постель, Морис устроился на одном диване, Шейла на другом. Понаблюдала, как он засыпает.
Морис проснулся рано. Позже она узнала, что он с похмелья никогда долго не спит. Все было очень мило – они втроем, Холли в другой комнате, Шейла заботится о незнакомце.
– Может, кофе сварить?
Морис пошел за ней на кухню. Сел за стол, закрыл глаза ладонью, пока она готовила кофе, стараясь не говорить слишком много.
Солнце бросало на стену яркие пятна света. На секунду она загордилась квартирой. Ей нравилась своя хлопчатобумажная пижама и радужные носки, подаренные кем-то на Рождество. Нравились разлохматившиеся во сне волосы, заспанные глаза, с которыми она казалась пьяной. Нравилось ощущение, будто она сделала что-то дурное, позволив этому мужчине спать на своем диване. Нравилось, что сама заснула на другом диване, а не в кровати. Нравилось, что позабыла снять макияж.
Чуть наклонила голову к плечу и спросила:
– Куда ты шел вчера так поздно?
– Кто знает.
– Не помнишь?
– Ну, я бы сказал, домой, да тогда выходит, что шел не в ту сторону. Не бойся, я не алкоголик. Просто выпил лишнего.
– Много надо выпить, чтобы заблудиться в Мерси. Тебе сколько лет?
– Двадцать четыре.
– А мне девятнадцать. Наверно, в средней школе мы не совпали.
Она открыла окно. Морис рассказал, что он сын человека, которому когда-то практически принадлежал город Мерси.
– Он ведь давно умер, правда?
– С тех пор я пью больше обычного.
Помня привычки своего дяди Альберта, она поняла, что он лжет – слишком много пил еще до смерти отца, а потом воспользовался этим предлогом для оправдания.
– Как ты, ничего? – спросила она.
Он взглянул в потолок:
– Отлично. Знаешь, можем куда-нибудь пойти как-нибудь вечером.
Ее удивило, что сын богача до сих пор не умеет сделать приличное предложение.
– Можем, – сказала она.
– Это значит «да»?
– Ты наверняка любой ответ понял бы в смысле «да».
Холли, проснувшись, явилась на кухню, налила чашку кофе, взглянула на Мориса и сказала:
– Ох. Привет.
Он слегка улыбнулся.
Потом Шейла повезла Мориса домой, Холли сидела на заднем сиденье. Когда они его высадили, она сказала:
– Он тебе понравился, да?
– Да, ничего.
– Угу, – буркнула Холли. – Возможно.
Морис решил не рассказывать Шейле о приступе тревоги, или что б это ни было. А когда приехал домой, она сама лежа на диване выглядела так, как он некогда с сильного перепоя.
– Что с тобой?
Шейла подобрала ноги, освободив ему место.
– Голова закружилась, – объяснила она. – Где ты был?
– Не помнишь? У Зака. Говорили про Мерси.
Она взглянула на него и закрыла глаза.
– Не помнишь? – повторила она, вспоминая застывшие звезды фейерверка в день повторной свадьбы своих родителей.
– Чего?
– Не помнишь, как мы познакомились?
Он помнил, в любом случае, в общих чертах; в тех временах слишком много черных пятен. В ту пору Морис каждое утро начисто стирал время. Когда кто-нибудь говорил: «Господи Боже, Морис, знаешь, что ты творил вчера вечером?» – он отвечал: «Это был другой Морис. Никогда не рассказывай
Он помнил, что вечер, когда они встретились с Шейлой, был очень холодный, но не имел никакого понятия, зачем шел по ее району. Что ему было делать в кварталах, где жили девчонки, учившиеся в местном колледже[14] Мерси, притворяясь, будто ездят в школу за десять миль от родительского дома, Впрочем, хотя бы заезжали подальше от дома.
Скорей всего, просто забыл, где оставил машину, и пошел пешком, рассчитывая, что где-то поблизости живут какие-нибудь друзья. Шейла позже утверждала, будто он сжигал себя столь горячими углями, что напоминал бенгальский огонь.
Стоило напиться, чтобы проснуться в той самой квартире, в их обществе. До сих пор помнятся прямоугольники света на стенах. Помнятся яркие заледеневшие облака. Помнится Шейла, растянувшаяся на диване. Помнятся радужные носки.
Шейла везла его домой, Холли сидела на заднем сиденье. Он заподозрил, что Шейла выставила его напоказ, предоставляя Холли возможность вынести оценку. Он встречал Холли в барах, но никогда не видел ее вместе с Шейлой. Придется признаться Шейле в поцелуе, хотя он был уверен, что произошло это не одну неделю назад. Хотя если Холли запомнила, то наверняка ей сама рассказала, и Шейла будет постоянно гадать, к кому из них больше тянуло Мориса.
На подъездной дорожке она записала на карточке свой номер телефона. Ввалившись, в конце концов, в
