– Надеюсь, вы чувствуете себя хорошо? Довольны ли вы обедом?
– Да, благодарю вас.
Нет, я не мог удержаться, чтобы не спросить:
– Простите, господин лейтенант, получу ли я и ужин?
– Разумеется. Не думаете ли вы, что мы дадим вам умереть голодной смертью? Хотя вы и бош, но с голоду умереть мы вам не дадим. Через несколько минут вы получите кофе.
Я замялся немного, мне не хотелось быть невежливым с человеком, оказавшим мне гостеприимство. Но затем я подумал: зачем приговоренному к смерти быть вежливым?!
– Простите, господин лейтенант, мне и к ужину подадут двойную офицерскую порцию?
– Само собой разумеется. А как же вы думали? Это у нас полагается по уставу. Ведь это ваш последний день. Не отошлем же мы вас на тот свет с тем, чтобы вы поминали нас лихом.
– Будьте покойны, господин лейтенант, я сохраню о вашем форте самые лучшие воспоминания. Вы можете расстрелять меня со спокойной совестью. Только не в тот момент, когда на столе будет стоять офицерский ужин, двойная порция. Это было бы слишком жестоко с вашей стороны, я никогда бы вам этого не простил и, по прибытии туда, сейчас же на вас пожаловался бы.
Офицер смотрел на меня некоторое время, словно не понимая того, что я говорю. Да ему и трудно было понять мою ломаную речь. Но потом он понял и расхохотался так, что не в силах был устоять на ногах и повалился на стол. Оба солдата тоже кое-что уловили, но сущности так и не поняли. Они стояли неподвижно, как манекены. Но смех лейтенанта заразил наконец и их, и они смеялись, не зная, в чем дело и кто был причиной этого смеха.
Командир вернулся в крепость очень рано, и уже в семь часов утра меня повели к нему.
– Разве вы не видели дощечек?
– Каких дощечек?
– Дощечек, на которых значится, что здесь военный лагерь и что тот, кто будет найден на территории лагеря, подлежит военно-полевому суду, то есть без суда и следствия приговаривается к расстрелу.
– Это я уже знаю.
– Значит, вы не видели дощечек?
– Нет. А если и видел, то не обратил на них внимания. А кроме того, я все равно не смог бы прочесть того, что на них написано. Прочесть еще смог бы, но все равно ничего не понял бы.
– Вы голландец, не так ли?
– Нет, я бош.
Если бы я сказал, что я сам дьявол и пришел сюда прямо из ада, чтобы лично препроводить туда коменданта, он не смог бы сделать более удивленного лица.
– Я думал, что вы голландец. Вы офицер германской армии или, по крайней мере, бывший офицер, не правда ли?
– Нет, я никогда не служил в германской армии.
– Почему?
– Я пацифист и просидел всю войну в тюрьме.
– За шпионаж?
– Нет, немцы посадили меня из боязни, что я не позволю им воевать. Они так испугались, что упрятали меня и еще полдюжины людей.
– Значит, вы и полдюжины ваших товарищей могли помешать войне?
– По крайней мере, боши были такого мнения. Раньше я не знал, что я – такая сила. Но потом догадался, так как иначе им незачем было бы сажать меня на замок.
– В какой крепости вы сидели?
– В… в… Зюдфалии.
– В каком городе?
– В Дейтшенбурге.
– Я никогда не слыхал такого названия.
– Да его и трудно услышать. Это совершенно секретная крепость, и даже сами боши не знают о ее существовании.
Комендант обратился к лейтенанту:
– Вы знали, что этот человек немец?
– Так точно, он сразу мне это сказал.
– Сразу, без всяких уверток?
– Так точно.
– Не было ли при нем фотографического аппарата, карт, снимков, чертежей, плана или чего-нибудь в этом роде?
