он собирался, если генерал спросит его мнение, высказать свое желание и обосновать его аргументами, которые и перебирал в уме, как бы располагая в боевой порядок.
А Литовцев спросил, как он думает: большой ли эффект имел огневой налет на немецкие траншеи?
— Хвастать не буду, — отвечал Буранов, — но полагаю, что те траншеи стали общей могилой. Когда мина рвется в окопе...
— Знаю, знаю! — нетерпеливо перебил генерал. Он сделал небольшую паузу, как бы что-то обдумывая или принимая окончательное решение, и продолжал:
— Если противник действительно понес большие потери, это обстоятельство нам необходимо использовать. Пока немцы не получили солидных подкреплений, надо по ним ударить. Чего ж еще ждать? И настроение у них, небось, неважное, — за последние дни мы им сильно нервы потрепали. Как ни поверни, момент благоприятный. Упускать его нельзя.
Генерал повысил голос до некоторой торжественности и медленно, как бы диктуя, произнес:
— Приказываю: начать штурм позиций противника, — он посмотрел на часы, — завтра в восемь ноль-ноль. Овладев Тарунинской высотой, закрепиться на ней и приготовиться к отражению контратак противника. Начальник штаба, делайте все нужные распоряжения в соответствии с разработанным ранее планом наступления.
Генерал посмотрел на Буранова, и от его глаз не укрылась радость на лице полковника.
— Ну, что? Доволен? — спросил генерал посмеиваясь.
— Так точно, доволен! — отвечал Буранов. — Значит, я в соответствии с планом произвожу артиллерийскую обработку траншей противника и подавляю его огневые средства.
Генерал как будто задумался над этими словами, а полковник Щебень возразил:
— Позвольте, Ксенофонт Ильич! Зачем же нужна обработка траншей? Ведь теперь установлено, что основные силы противника не находятся в траншеях. К чему же зря расходовать снаряды?
Буранов обратился к генералу:
— Разрешите доложить, что об экономии боеприпасов я забочусь не меньше, чем товарищ начальник штаба группы. Но, кроме забот о снарядах, у меня есть еще и другая забота — о людях. И эту заботу я считаю главной. Представим себе, что почему-либо на этот раз немцы изменили свою тактику и засели в траншеи. Что тогда получится? Все огневые средства в немецких траншеях и стрелки останутся целы, в полной боевой готовности, и всей своей мощью обрушатся на нашу пехоту, пошедшую в атаку без обычной артподготовки. Необходимо добавить сюда еще психологический фактор: артиллерийская обработка позиций противника поднимает дух атакующих и деморализует обороняющихся. А тут и этого не будет. В итоге получится, пожалуй, похуже, чем было при прошлых штурмах.
— Правильно, — согласился генерал. — Надо все предусматривать. Да, противник может изменить тактику, и, чтобы не попасть впросак, мы должны действовать строго по Боевому уставу. Мы произведем артподготовку по всем правилам. Сколько времени дать тебе на артподготовку, полковник?
— Пятнадцать минут! — отвечал, не задумываясь, Буранов, и на лицах всех выразилось явное удивление. Обычно артподготовка длилась час-полтора, а Буранов просил четверть часа!
— Мало, — сказал генерал. — В этом случае жалеть снаряды нельзя.
— Я и не буду их жалеть, — возразил. Буранов. — Огонь я дам большой плотности. За четверть часа артиллерия, которой я располагаю, выполнит свою задачу. Все цели у нас хорошо разведаны и пристреляны, ни один снаряд не будет выпущен зря. Как установлено разведкой, особо мощных инженерных сооружений у противника здесь нет. Еще на учебном рубеже, — Буранов усмехнулся, — говорили, что это не линия Маннергейма. Часть дзотов и блиндажей уже разрушена, остальные мы уничтожим или подавим полностью в пятнадцать минут. За это я ручаюсь. И в траншеях живого места не оставим.
— Хорошо, — решил генерал. — Атаку начнем пятнадцатиминутной артподготовкой.
— Разрешите доложить план артподготовки?
Буранов в кратких словах изложил свой план. Всю артиллерию он разбивал на четыре группы. Три группы будут вести огонь по назначенным им траншеям, а четвертая — по батареям и наблюдательным пунктам противника. Переноса огня вглубь, что являлось для гитлеровцев сигналом того, что русские пошли в атаку, не будет. Огонь будет переноситься только с первой траншеи на вторую и со второй на третью, так что сила его будет все более наращиваться.
Генерал одобрил этот план и развернул рабочую карту, на которой было показано расположение частей на исходных позициях для штурма и стрелами обозначены направления ударов...
Через полчаса с кочек у блиндажа всех как ветром сдуло. Всюду началось большое оживление. Забегали связные и ординарцы, заработали телефонные аппараты.
В эту ночь Кузьма напрасно поджидал в землянке своего полковника с чайником, который был заботливо укутан в ватник. Чай оставался горячим до утра, но пить его было некому: Буранов в сопровождении адъютанта обходил огневые позиции артиллерии. Несколько батарей он подготовил для выдвижения на прямую наводку...
А гитлеровцы всю ночь, как обычно, пускали ракеты, освещавшие безжизненную равнину, изрытую окопами, которые казались пустыми, заброшенными, и их наблюдатели доносили:
— У русских все спокойно.
ГЛАВА X
«ЦЕПЛЯЙТЕСЬ ЗА НЕБО!»
Командующий группой немецких войск генерал Краузе любил одиночество и работал обычно в своем кабинете, устроенном в большом блиндаже, покрытом броневыми плитами из лучшей крупповской стали. Стены кабинета были сплошь завешаны коврами — большую коллекцию их Краузе вывез из Крыма. На фоне их особенно выделялась гипсовая белизна лица генерала, в котором каждая черточка, начиная с орлиного носа и кончая складочками у глаз, выражала высокомерие. На письменном столе выстроились в безукоризненную шеренгу и будто сами держали равнение телефонные аппараты. Командующий предпочитал выслушивать доклады и донесения подчиненных по телефону — входить в кабинет без крайней надобности не разрешалось даже начальнику штаба.
К фамилии Краузе так и просилась приставка «фон», но генерал не гнался за этим. Он не был бароном, но бароны (почище незадачливого фон-Штуббе) были у него на побегушках. Адъютант, который родовитостью мог поспорить с каким-нибудь герцогом, старательно чинил карандаши для Краузе и почтительнейше подавал ему плащ. А Краузе относился к адъютанту, как к телефонному аппарату.
После утреннего кофе генерал уселся в мягкое кресло за своим рабочим столом, но начальник штаба нарушил его покой экстренным телефонным сообщением: в 8.00 под Тарунином русские открыли сильный артиллерийский и минометный огонь, похожий на артподготовку, и, по всем признакам, намереваются штурмовать высоту.
Краузе надменно улыбнулся и сказал:
— Пусть!
На вопрос начальника штаба, не будет ли каких-либо новых приказаний, генерал отвечал:
— Никаких. Подтвердить прежний приказ: ни на волосок не отклоняться от принятой системы обороны.
Русская артиллерийская подготовка и предстоящий, возможно, штурм не тревожили командующего. Он был совершенно уверен, что все произойдет опять точно так же, как и прежде: русские еще раз разобьют лоб о несокрушимую Тарунинскую крепость, созданную не инженерами, а штабом. Самые мощные инженерные сооружения разрушаются русской артиллерией, а Тарунинская крепость стоит незыблемо. Она прочнее железобетона и стали. Все развивается систематически, все идет, как предусмотрено. Конечно, полевые караулы и наблюдатели в траншеях уничтожены снарядами и минами, но ведь это также предусматривалось. Они должны были пасть смертью храбрых — и пали. Возможно, что сегодня будет убито немецких солдат еще больше, чем вчера. Но разве большие потери умаляют славу полководца-
