– Так долго? – удивилась Жужка, прикидывая свои возможности. – Вы влюблены друг в друга?
– Я и Томаш? Да нет.
– Он очень привлекательный, – сдержанно заметила Жужка, как будто Катринка спрашивала ее мнение.
– Томаш? – переспросила Катринка. – Да, конечно. – Она не думала о нем с этой точки зрения.
– Ты никогда не замечала его чувств к тебе?
– Замечала, конечно. Он же мой друг все-таки. Я люблю его.
– Да?
– Не в этом смысле.
– Ну и хорошо, – удовлетворенно сказала Жужка. – Итак, вы не любовники.
В тогдашней Чехословакии существовала, конечно, сексуальная свобода, но люди, как правило, не обсуждали эту проблему. Но только не Жужка. Именно за прямоту и честность Катринка и любила ее.
– Нет, – успокоила ее Катринка.
– А у тебя когда-нибудь был любовник? – Жужка пристально глядела прямо перед собой, притворяясь, что ее внимание поглощено красотой петляющих узеньких улочек Праги и маленьких домиков эклектичной архитектуры, едва различимых при свете луны. Хотя Жужка и гордилась своей прямотой, она боялась, что на этот раз зашла слишком далеко и могла обидеть Катринку, которую очень любила. Но любопытство было сильнее. Вопрос о любовниках и вообще секс занимал ее все больше. В последнее время она мало думала о чем-нибудь другом.
– Нет, – чувствуя неловкость, ответила Катринка, не привыкшая к разговорам на интимные темы. Она многое видела и знала с раннего детства, замечала и любовные романы, но ни разу еще не была их героиней. Поэтому одновременно она была и знающей, и чистой, осторожной и любопытной. – А у тебя? – поинтересовалась она.
– Нет, но хотела бы. – Переключив внимание с улицы на Катринку, спросила: – А ты?
– Я не знаю, – ответила Катринка. Она все еще была под влиянием различных табу, предостерегающих историй, физических ограничений. Она еще немного подумала.
– Да, – в конце концов, добавила она, останавливая машину около здания четырнадцатого века, которое было их общежитием. – Хочу.
– И чем быстрее, тем лучше, – добавила Жужка. 50-е и 60-е годы были временем резкого возрождения интереса к сексу в Англии, Германии, Швеции, Соединенных Штатах. Но не в Чехословакии, которая была хоть и коммунистической, но в первую очередь католической страной. Команды девочек тренировали преимущественно мужчины, которые не хуже женских монастырей сдерживали сексуальные побуждения своих питомиц. Они бдительно следили за ними: за их тренировками до изнеможения, за выполнением строгого режима, буквально за всем, вплоть до того, что они ели, пили и о чем думали. И делали это не из моральных, а практических соображений, не желая, чтобы их лучшие ученицы растрачивали свою энергию на романы, а потом уходили из спорта из-за беременности. Они постоянно предупреждали девочек о последствиях секса: их ждет не осуждение, а гибель карьеры и потеря связанных с ней привилегий – стипендии, великолепной экипировки, возможности выбирать место жительства и путешествовать. Девочки прислушивались к предостережениям тренеров, потому что собственных знаний по применению противозачаточных средств у них было маловато, контрацептивы им были недоступны. Для молодых спортсменок сексуальная жизнь была не тайной, но редкостью. Страх и физические нагрузки держали под контролем их половые гормоны.
А у Томаша есть любовница, думала про себя Катринка, коль скоро Жужка подняла этот вопрос. Она вспоминала тех девушек, которых она видела с ним. В частности, ему явно нравилась полная блондинка, которая работала в ресторане. Но в последнее время Катринка не видела их вместе.
Ей казалось странным, что, несмотря на многолетнюю дружбу, между ними не было любви. Томаш – ее любовник? Она вспоминала его лицо, которое знала так же хорошо, как и свое, – это лицо Жужка нашла привлекательным, – его тело, длинное и худое, хотя он поглощал поразительное количество еды. Она представила его в знакомых ситуациях: взбирающимся на персиковое дерево в соседском саду, играющим в хоккей, едущим на велосипеде по узкой дорожке в лесу. Она вспомнила, как он читал на берегу реки в Свитове, затем отложил книгу и стал медленно наклоняться к ней, чтобы поцеловать.
Этот поцелуй, думала она, абсолютно дружеский, как и все те, которые он оставлял на ее щеках при встрече или расставании.
Нет, решила она, наконец, Томаш не подходит. Он был слишком привычным, как брат, слишком обыденным для любовника. Хотя у нее не было опыта в сексуальной романтической любви, ей представлялось, что при этом чувствуешь что-то совсем иное, нежели то, что она питала к Томашу.
Ею руководило любопытство. Всегда дружелюбная, открытая и приветливая, без кокетства, Катринка теперь разглядывала во время совместных тренировок молодых парней в команде оценивающим взглядом, и, чувствуя ее внимание, они с готовностью отвечали улыбками и долгими вопросительными взглядами. Однажды в поезде на Бадгастейн, когда он вошел в туннель, она позволила Владиславу Элиасу, чемпиону по гигантскому слалому, поцеловать ее.
В этом она была не одна. Катринка слышала среди звуков гармоник, гитар и поющих неразборчивое умоляющее бормотание ребят, хихиканье девушек, пощечины с шепотом «нет». Не единожды здесь звучала история о девушке, которая год или два назад потеряла невинность в одном из туалетов этого самого поезда.
Владислав без конца повторял имя Катринки, а его губы скользили по ее лицу. Это был далеко не первый поцелуй Катринки, но все они были другими – пробными, экспериментальными, иногда игривыми, иногда горячими и короткими. Он взял ее нижнюю губу зубами, нежно приоткрыл рот, а затем его язык скользнул внутрь. Его ладонь медленно двигалась по ее руке к талии, затем вверх к груди. Она не протестовала, и он начал нежно ее ласкать. Она чувствовала, что задыхается и становится горячей и мягкой, как свеча.
Но тут она услышала низкий голос Оты Черни, который пел песню «Битлз». Она резко вырвалась из рук Владислава.
– Что случилось? – спросил он, ошеломленный и поцелуем и ее внезапным рывком.
