концы в воду еще раз, и это будет еще одним подтверждением показаний в письме. Но это опасная игра, потому что труп под мостом может оказаться трупом Внучека, а Внучеку этого страсть как не хочется.
Да и будет ли труп? Клео по этому поводу высказалась очень определенно, так стоит ли рисковать?
«Правильно, – опять вмешался внутренний голос, – не надо идти к мосту, мост – это конец. Иди направо, чем дальше ты будешь от такой развязки, тем лучше… Человек, которого могут убить завтра, защищеннее человека, которого могут убить сегодня… Человек, которого убьют завтра, а не сегодня – самый счастливый, потому что наступившее завтра – это сегодня, а смерть переходит в послезавтра и, если передвигать это неприятное событие всего на день вперед, можно существовать сто лет».
Так, разговаривая с самим собой, он приблизился к мосту и ступил на первые ступеньки лестницы.
Сердце его продолжало оглушительно биться, несмотря на то, что поднимался по ступенькам он чрезвычайно медленно, останавливаясь через каждые три-четыре ступеньки, как и должен останавливаться человек, которого опоили транквилизаторами. Такой человек – полная беспомощность, не представляет опасности, и с ним можно делать все, что душе угодно.
Так он прошел две трети пути и добрался до колышков. Здесь ему стало «совсем плохо». Чтобы изобразить это, Федя встал на колени и некоторое время находился в этой позе.
«Если за мной наблюдают, то все это лишний раз подтвердит им мою слабость», – подумал он и снова двинулся вверх, но, сделав два шага, повернулся и, шатаясь, стал спускаться вниз, изображая человека, осознавшего, наконец, что ему не осилить этот подъем.
Не успел он сделать и десятка шагов, как спиной почувствовал за собой какое-то движение. Он оглянулся и едва не выругался. По тропинке по направлению к лестнице спешили двое.
«Идиот, ты даже не предположил, что их может быть несколько» – и ему стало не до спектаклей. Он прибавил скорости, заторопились и преследователи.
Уже спрыгнув с последней ступеньки на землю, Федя посмотрел вверх. Преследователи уже бежали по лестнице: один впереди, другой – на шаг сзади. Вот они преодолели треть лестницы. И тут раздался жуткий сдвоенный крик, от которого все вокруг на мгновение стихло, а потом оживилось: громче залаяли собаки, кое-где в окнах домов зажегся свет… Но всего этого Федя уже не видел и не слышал. Он мчался не разбирая дороги к парку, что был возле «Жемчужины».
Добежав до первых деревьев, он спрятался среди них, отдышался и, сделав большой крюк, вернулся к мосту, но уже сверху. Приблизившись к зарослям кустарника, Федя долго прислушивался к звукам, доносившимся из-под моста, но ничего, кроме стрекотания цикад, не услышал. Он продрался сквозь кустарник, спустился по тропинке к лестнице и, стараясь не глядеть вниз, где должны были лежать тела его преследователей, снял с колышка гитарную струну. Сделав сие, он помчался вверх, чтобы никогда больше не возвращаться на это место.
«Все в порядке, все в норме, – успокаивал его внутренний голос, в одночасье ставший его союзником, – ты действовал в пределах необходимой обороны, ты защищал свою жизнь…»
Перед забором дома Федя обратил внимание, что его правая кисть обмотана струной. Он хотел выбросить ее, но потом передумал.
Не стоит оставлять улику возле дома, где он проживал. Сунув струну в задний карман джинсов, Федя перемахнул через забор, достал ключ из-под крыльца и открыл дверь своей комнатки.
Пес за сеткой гавкнул для порядка несколько раз и замолк. Федя включил свет, посмотрел на часы. Без четверти четыре. Надо было торопиться. Он написал записку Тамаре, в которой говорил, что встретился с земляками и уехал на попутной машине в Краснодар. Бросив записку на кровать, он положил туда же ключ, взял письмо, сумку и вышел во двор.
Одно дело прийти домой ночью, другое – уйти ночью из дома. Это понятно всем и, конечно, псу. Пес за сеткой залился таким бешеным лаем, что, казалось, мгновенно должен был поднять на ноги всех жителей дома. Но на дворе было время, которое не любят часовые всех армий мира. Время сладкого утреннего сна, и никто не отдернул штору, чтобы взглянуть вниз и увидеть Федю, перелезающего через забор с сумкой в руках.
И была ночь, и было тихо, и никто не встретился ему на пути. Федя спокойно добрался до пляжа, где уселся на отсыревший за ночь топчан, и стал слушать шорох волн, встречающихся с прибрежной галькой.
Только здесь он почувствовал, что его бьет крупная дрожь, с которой он не может справиться.
– Я спокоен, я совершенно спокоен, – начал он, но это мало помогло, видимо, все его существо требовало не пассивного успокоения, а активных действий.
Над краем моря стала светлеть полоска неба. Нужно было уходить, чтобы попасть на первый автобус, уехать в аэропорт, взять билет на любой утренний рейс, в любую сторону, в любой город.
Федя поднялся с топчана, подошел к волнолому и стал у его края, слушая плеск волн. Тут ему захотелось сделать то, что обычно делают курортники, прощаясь с Сочи и желая когда-нибудь вернуться сюда вновь. Для него эта примета имела двойное значение и ценность: вернуться сюда в будущем – означало выжить сейчас.
Он хлопнул себя по карманам. Но последние денежные реформы и инфляция вывели из оборота всю мелочь, и можно было не искать ее, чтобы определить: ни одной монетки у него нет.
Федя какое-то время раздумывал, а потом достал из кармана джинсов струну, скрутил ее вокруг указательного пальца в кольцо и бросил в море вместо монетки.
Примечания
1
ДПНСИ – дежурный помощник начальника следственного изолятора.
