Лилиан Трэвис
Сожженная страна
— Я не для того заплатила вам, чтобы мне указывали, что следует делать — раздался капризный женский голос из паланкина, который несли на могучих плечах шестеро рабов. Их некогда светлые туники потемнели от пота, а черная кожа, еще недавно лоснившаяся на солнце, потускнела от дорожной пыли. — Я желаю попасть в Аренджун как можно скорее, и, хвала небожителям, за то, что у меня достает здравомыслия не верить вашим глупым выдумкам.
— Но благородная госпожа — попытался урезонить почтенную матрону Вахир, один из охранников, который по молчаливому уговору с товарищами был за главного. — Если мы воспользуемся короткой дорогой в это время года, боги разгневаются на нас. Нет ничего ужаснее, чем оказаться в этих местах во время песчаной бури. Ведь благородная госпожа не хочет быть заживо похороненной под грудами песка?
— Ничего не желаю слышать! — не унималась дама, чей голос все более напоминал плач избалованного ребенка, требующего у чересчур снисходительных родителей лакомство. — Все это не более чем досужие выдумки. Неужели вы все такие трусы? О Вечноживой Тарим, я как будто снова вернулась в детство и оказалась под присмотром кормилиц. Вы так нарочно говорите, чтобы выманить у меня побольше денег. Но вам не перехитрить меня, слышите, вам это не удастся! Все кто боится бури или чего-нибудь еще могут повернуть назад, в Султанапур, но в таком случае они не получат от меня ни одной медной монеты!
Поняв безуспешность всех попыток воззвать к благоразумию женщины, десяток вооруженных и одетых как попало мужчин на невысоких лохматых лошадках гирканской породы, повернул туда, куда указывала высунувшаяся из-за кожаной занавески пухлая белая рука с пальцами, сплошь унизанными кольцами.
В конце концов, тем, в чьем кошеле давно уже не раздавалось звона монет, выбирать не приходится. Хвала богам, что подвернулась хотя бы эта работенка.
Поворачивая на опасную дорогу, некоторые из охранников бормотали слова молитв, некоторые делали охранительные знаки. Двое — невысокий чернобородый шемит и его друг, уроженец Хаурана с перебитым носом — яростно плюнули на раскаленный песок и повернули обратно. Обернувшись, они крикнули оставшимся, что их долю те могут поделить меж собой. Если только песчаные демоны прежде не утащат их вглубь барханов.
Лишь один из воинов, которым выпала сомнительная честь охранять взбалмошную особу сохранял спокойствие. Это был рослый северянин с пронзительно-синими глазами и гривой черных волос. Не удостоив даже взглядом своих малодушных товарищей, он все так же невозмутимо посматривал по сторонам, как будто путешествие по морю зыбучего песка было для него самым обычным делом.
— Ты что же, не боишься песчаной бури, Конан? — спросил его один из спутников — Фератис, вертлявый уроженец Шадизара, чем-то неуловимо напоминающий зингарского жука-усача, которые заводятся в сырых подвалах. — Или ты настолько полагаешься на удачу и милость богов?
— Судьба каждого в его собственных руках — неохотно ответил киммериец. — А трусов не спасет ничья милость.
Конан, как звали немногословного северянина, в глубине души сожалел, что позволил вовлечь себя в разговор о судьбе и милости богов. К чему тратить пустые слова, когда все и без этого просто и понятно. Суровый бог Кром, которому поклонялись еще его давние предки, дает каждому при рождении лишь две вещи — жизнь и волю. После, когда, свершив свой жизненный путь, смертный попадает на Серые Равнины, он обязан дать отчет: как распорядился этим даром. А здесь, на юге Хайбории, все по-другому. Тут не считается недостойным при малейших трудностях ныть и жаловаться подобно слабым женщинам или стучать лбом о храмовые полы, выпрашивая себе милости у Бессмертных. Но что толку роптать на то, что ты не в силах изменить?
— Ну, не скажи — подъехал к ним еще один воин — высокий темнокожий кушит Мабоа, уроженец Забхелы. — На постоялом дворе в Саридисе, один колченогий дуали, рассказывал притчу о некоем трусливом ученике стигийского мага, который во время колдовского ритуала вдруг испугался и спрятался под перевернутый котел. Когда, по прошествии немалого времени он осмелился вылезти наружу, то его взору предстала ужасная картина: от дома остались одни угольки, а на месте учителя тлела головня. Поэтому иной раз неплохо побыть в шкуре труса. Это куда лучше, чем отправиться на Серые Равнины. Вот и ученик был бы похрабрей — разделил бы судьбу учителя.
— Клянусь чреслами Дэркето, она глаз с тебя не сводит, — причмокнул шадизарец, кивнув в сторону паланкина, где в щели между занавесками и в самом деле можно было разглядеть игривый взгляд. — Эх, если бы на меня так глазели благородные женщины, а то ведь попадаются одни уличные девчонки, да и то когда деньги водятся.
— Нашел чему завидовать, — буркнул Конан, никогда не испытывавший недостатка в женском внимании.
— Ага, все они такие, благородные вдовушки. Спешит, якобы для того, чтобы посетить храм Митры, а помыслы то ее отнюдь не в чертогах Огненноликого. Ты, варвар, смотри, будь поосторожнее с ней. А то ведь придушит в порыве страсти и не заметит. Вот помнится несколько лун назад… Да в чем дело, киммериец? Почему ты привстал на стременах? Что привлекло твое внимание у кромки окоема? Ведь вокруг только песок и ничего более…
Посмотрев туда, куда молча указывал ему Конан, рассказчик увидел еле заметную тучку, единственную, омрачавшую безупречно чистый горизонт. Глаза всех остальных обратились в том же направлении. Казалось бы, безобидное зрелище исторгло вопль ужаса из груди тех, кто отнюдь не считал себя трусами. Слуги, несшие паланкин, остановились, испуганно озираясь по сторонам.
— О, рога Нергала, мы погибли!
— Кто-нибудь, наконец, объяснит мне, что происходит? — раздался все тот же капризный голос. — Почему вы опять остановились, бездельники?
— Песчаная буря, благородная госпожа! — ответил начальник охраны, изо всех сил проклиная себя за жадность.
— Так делайте что-нибудь! Не стойте на месте, как шемские идолы!
Занавеска паланкина задернулась.
Между тем облако приближалось, стремительно увеличиваясь в размерах. Оно было вовсе не похоже на те легкие тучи, которые исчезают, пролившись дождем. Внутри клубящегося серо-желтого ужаса, занявшего собой половину неба, не было ни капли влаги — напротив, он источал удушливые волны горячего воздуха. До слуха людей донеслось завывание ветра похожее на усиленный в сотни раз вопль дарфарской гиены и неумолчный шорох миллионов песчинок, трущихся друг о друга. Вскоре можно было заметить мелькающие в песчаном круговороте непонятные обломки и, вырванные с корнем, чахлые колючие кусты.
Поверхность пустыни, еще пару терций назад такая спокойная, теперь была подобна Закатному морю в канун осенних штормов. Ветер, который еще недавно так приятно обдувал разгоряченные лица, теперь норовил сдернуть в плащи, забивал колючий песок в глаза, нос и рот.
Всадники загарцевали на испуганных лошадях, пытаясь развернуться спиной к ветру. Носильщики опустили паланкин на песок и сгрудились с другой стороны, пытаясь хоть как то спрятаться от порывов ветра.
Кожаные занавеси паланкина надувались пузырями и во внезапно сгустившийся тьме иногда мелькало белое пятно руки, тщетно пытавшейся их удержать.
— Скорее бежим! Нужно уносить ноги, пока целы! Еще немного и наши кони взбесятся, понесут и мы будем обречены на гибель в этих песках, — в ужасе вопил грузный иранистанец, исступленно колотя пятками по бокам своего скакуна.
— Поздно! Нужно попытаться переждать бурю! — прокричал киммериец, отплевываясь от песка. — Кони увязнут и не смогут нести седоков. А кроме того мы не можем бросить ту, которая доверилась нам!
