радио, хорошо ориентируясь в химии, он организовал небольшую подпольную лабораторию, в которой изготовлял, в частности, симпатические чернила, самоуничтожающиеся документы и т. д. Мы считали его главным образом специалистом по микрофильмам. В этом отношении он был профессионалом высокого класса.
Софи Познанска помогает Венцелю проводить занятия. Ее я знаю еще по Палестине, где она показала себя необычайно храброй и умной девушкой.
Таким образом, оба «стажера» очень мне дороги. Я прошу Кента подыскать им самые надежные тайные квартиры. Но он ничего в этом смысле не делает: Софи живет в доме 101 на улице Атребатов (это вилла, которую мы арендуем для передачи наших материалов), а Ками ютится у Аламо. Но ни тут ни там не соблюдаются даже самые элементарные условия безопасности. Словно кто-то специально хочет спровоцировать катастрофу.
В начале декабря получаю тревожную записку от Софи. Она просит меня прийти к ней и «навести порядок». В нашем особняке на улице Атребатов частенько складываются довольно нелепые ситуации, которые того и гляди могут стать опасными. Одиннадцатого я прибываю в Брюссель и убеждаюсь, что там действительно творятся необычные в нашей практике дела. Неисправимый Аламо приезжает на виллу «поработать», его сопровождают… друзья (и подружки тоже) — люди, абсолютно посторонние для нашей группы. При таких обстоятельствах Венцель с полным основанием решает на какое-то время прекратить передачу отсюда радиограмм. А ведь еще только в ноябре, совсем недавно, такие передачи велись ежедневно по нескольку часов.
В полдень 12 декабря я встречаюсь с Софи. Она говорит мне о совершенно немыслимой атмосфере, царящей здесь. Я тут же принимаю решение отозвать ее и Ками в Париж, предоставив Кенту заботу об их замене. Затем назначаю всем им встречу на вилле назавтра в полдень, чтобы поставить их в известность о намеченных мною изменениях.
Тем временем капитан Гарри Пиле из абвера со своей стороны как бы пустился наперегонки со временем. Ему удается запеленговать передатчик, но он еще не установил точного номера дома, колеблется между номерами 99, 101 и 103. Ночью он решается действовать и со своими людьми врывается в дом 101. Сперва, на первом этаже, они обнаруживают Риту Арну, антинацистски настроенную голландку, приятельницу Шпрингера, которая наняла для нас эту виллу, не зная про наши дела почти ничего. На втором этаже Софи как раз занята расшифровкой радиограмм. Испугавшись стука сапог на лестнице, она торопливо швыряет в камин все, что попадается под руку. Самое главное сожжено, но немцам удается завладеть одним полусгоревшим листком бумаги…
В другой комнате работает Ками. Он подслушивает рацию, работающую где-то в другом месте (нами установлен принцип контроля одного радиопередатчика другим). Он слышит шаги и пытается спастись бегством. Следует бешеная погоня, но на улице его схватывают. Риту Арну, Софи и Ками арестовывают. Немцы устраивают на вилле засаду.
На следующий день в одиннадцать тридцать ничего не подозревающий Аламо приходит на встречу, назначенную накануне. Несколько дней он не брился и зарос щетиной. В его руке корзинка с кроликами для пропитания. Едва он ступил на порог, как немецкие жандармы набрасываются на него…
— Ваши документы!
Не теряя спокойствия, он достает из кармана свой уругвайский паспорт на имя Карлоса Аламо… Следуют вопросы:
— Зачем вы пришли сюда? Откуда вы пришли? Чем занимаетесь?
Он им рассказывает нехитрую историю: дескать, его магазин в Остенде недавно разрушен (и это правда), после чего, чтобы прокормиться, он подвизается на черном рынке…
— Только что я позвонил у парадного — хотел предложить своих кроликов.
Версия правдоподобна. По виду его вполне можно принять за бродячего мелкого торговца. А тут еще и кролики для достоверности.
Посовещавшись, жандармы приказывают ему оставаться в их распоряжении.
В этот момент являюсь я…
Ровно в полдень звоню у входа. Мне открывает жандарм, неизвестно зачем переодевшийся в женское платье. Мы смотрим друг на друга в упор. И тут я отчетливо чувствую, как мое сердце перестает биться. Собравшись внутренне, невольно делаю шаг назад и стараюсь держаться непринужденно.
— О, простите, пожалуйста, но я не знал, что этот дом занят вермахтом. Видимо, ошибся адресом…
Я его не убедил. Он хватает меня за руку, да так, что едва не ломает мне ее, и втаскивает внутрь.
Теперь нужна сверхосторожная игра… В доме все перевернуто вверх дном, везде неописуемый беспорядок — классическая картинка после обыска… Сквозь застекленную перегородку, отделяющую большую комнату, где я нахожусь, от лестничной клети, я вижу Аламо. Медленно, уверенный в себе, я достаю свои документы и протягиваю их немцу, хотя он меня об этом и не просил.
Его лицо вытягивается, он ошарашен: документ, который я держу перед его глазами, испещренный множеством подписей и печатей, подтверждает, что его обладатель, месье Жильбер, уполномочен директором парижского отделения «организации Тодта» изыскивать стратегические материалы, нужные вермахту. Тот же директор просит все военные оккупационные инстанции всемерно помогать месье Жильберу…
Чтобы нарушить затянувшееся молчание, я, в порядке дополнительной информации, поясняю моему собеседнику:
— Напротив этого дома есть гараж, где я, вероятно, найду старые автомобили, которые можно пустить на переплавку. Но гараж закрыт, и я решил узнать у жильцов этого дома, в каком часу он открывается…
Жандарм становится невольно приветливее, но, судя по всему, хочет быть дисциплинированным до конца:
— Верю вам, — отвечает он, — но вам следовало бы дождаться возвращения моего начальника…
— Невозможно! Это невозможно! Я обязательно должен успеть на поезд. Директор «организации Тодта» ожидает моего доклада сегодня же, во второй половине дня. Вы невольно можете стать причиной серьезной неприятности, знаете ли! Отведите меня к вашему офицеру или позвоните ему по телефону!
Немного поколебавшись, немецкий жандарм решается позвонить капитану Пиле. Он сообщает ему о моем появлении… Из трубки до меня доносится громовое рычание капитана. Мой немец, словно сраженный молнией, резко бледнеет.
Из трубки слышно:
— Кретин! Чего вы держите этого человека? Немедленно отпустите его!
Аламо — он все слышал — приближается к нам и бросает мне одобрительный взгляд… Вместе с жандармом я спускаюсь на первый этаж. Он доходит со мной до парадного, и я спрашиваю:
— А что здесь происходит? Опять какая-нибудь история с евреями?
— О нет! Тут дело посерьезнее…
— Еще серьезнее? Что же тогда?
— История со шпионами…
Мое лицо принимает крайне озабоченное выражение, я должен показать ему, как глубоко понимаю всю важность подобной ситуации. Мы расстаемся добрыми друзьями, и я ему говорю:
— Приедете в Париж, обязательно загляните ко мне. Буду очень рад!..
Я выхожу на улицу и лишь теперь, уже по-настоящему, осознаю, насколько эта ситуация и впрямь серьезна! Только что нам нанесли очень тяжелый удар. Несколько наших людей угодили в сети абвера.Чем все это кончится? Я смотрю на часы — четверть первого. До чего же быстро все произошло… Вдруг вспоминаю, что условился встретиться со Шпрингером, совсем близко отсюда. Нельзя терять ни минуты, иначе, не дождавшись меня, он скорее всего тоже устремится прямехонько в мышеловку на улице Атребаты. К великому счастью, Шпрингер терпеливо ждет меня. Я быстро рассказываю ему о случившемся и спрашиваю, нет ли при нем компрометирующих документов…
— Мои карманы полны ими, — отвечает он.
— А конкретно что у тебя?
— Планы антверпенского порта!
— Проклятие! И только-то?!
