— Ну так как же?
Мы направились к улице де Клиши, и Клод рассказал мне, что его жена и дети 17 октября уехали в Бельгию. Сюзанна, уточнил он, как и всегда, не могла понять всей серьезности угрожающей опасности и ни за что не хотела покинуть Париж. Ее пришлось чуть ли не силком затолкнуть в поезд. На всякий случай они условились: если она будет подписывать свои письма ласкательным именем «Сюзетта», значит, все в порядке, если же в конце письма будет стоять «Сюзанна», то он не должен верить его содержанию.
Сюзанна Спаак… С каким волнением пишу я эти строки… Через три недели, 8 ноября 1943 года, Сюзанна Спаак оказалась жертвой доноса. Тогда-то и начались ее мучения, завершившиеся лишь смертью в августе 1944 года…
Но 21 октября я был просто счастлив, узнав, что она с детьми далеко от Парижа. Затем мы с Клодом обсудили вопрос о назначенном на следующий день рандеву с Ковальским. То, что он мне сообщил, звучало не слишком утешительно. Доктор Шерток должен был ему позвонить 19 октября, чтобы согласовать час встречи. Клод отправился к себе на квартиру, чтобы ждать там звонка Шертока. Ровно в полдень — как и было условлено — зазвонил телефон. Спаак снял трубку и громко крикнул в нее:
— Горит! Всем стоять смирно! На том конце провода тут же повесили трубку. Понял ли доктор Шерток, в чем дело? Удастся ли ему предупредить Ковальского? Тревожные вопросы… То была моя последняя встреча с Клодом Спааком в военное время. Лишь при освобождении мы увиделись вновь. А тем временем на мостовые Парижа пролилось немало крови…
Я вернулся к мадам Люси озабоченный, весь в мыслях о рандеву, назначенном в Бур-ля-Рэн. Единственным способом отвлечь зондеркоманду от «белого дома» было вызвать огонь на себя, так как для Паннвица я продолжал оставаться самой желанной дичью. Пораскинув умом, я разработал такой сценарий.
Ранним утром следующего дня, 22 октября, я позвонил Клоду Спааку. Мне ответил женский голос. Завязался совершенно невероятный диалог:
— С кем имею честь говорить?
— Я секретарша месье Спаака…
Секретарша Клода? Никогда у него не было никакой секретарши, во всяком случае личной. Значит, там гестапо. Эта мнимая сотрудница моего друга в действительности сообщница палачей.
Я продолжал, стараясь казаться очень серьезным:
— Могли бы вы передать ему, что его друг Анри придет повидаться с ним в четырнадцать часов… Благодарю за любезность, это очень важно…
— Хорошо, обязательно передам…
И я и она повесили трубки.
Конечно, я работал несколько грубо. Но если речь идет о гестапо, то не всегда нужно действовать в белых перчатках с кружевными манжетами. Не стану обобщать, но скажу, что иной раз наспех придуманные ловушки оказывались самыми стоящими. Так или иначе, но мой провокационный маневр в тот день сразу же принес свои плоды: в четырнадцать часов Паннвиц во главе своего подразделения окружил здание на улице Божоле. В это самое время в Бур-ля-Рэн адвокат Ледерман и доктор Шерток встали поблизости от «белого дома» и сумели перехватить Ковальского. Счастье было на нашей стороне!
22 октября — день рождения Клода Спаака. Чтобы отпраздновать торжественную дату, Клод намеревался зайти к себе и прихватить несколько бутылок доброго вина. Но прежде чем отправиться, он позвонил своей экономке, мадам Меланд, с которой согласовал некоторые условности: слова «дорогой месье» означали путь свободен, можно прийти, ничем не рискуя. Если же она скажет просто «месье», — значит, есть опасность.
Итак, Клод Спаак снимает трубку и набирает собственный номер. Мадам Меланд откликаемся на том конце и несколько раз повторяет:
— Месье, месье… — затем очень громко спрашивает: — И это все, что я должна ему сказать?
Если бы Клод Спаак не смекнул, что к чему, все могло бы окончиться очень скверно… Но сразу вслед за последней репликой экономки соединение резко прервалось. Видимо, рассвирепевшие агенты гестапо набросились на бедную мадам Меланд.
В тот же день, 22 октября, в «Пари-Суар» появляется следующее маленькое объявление: «Эдгар, почему ты мне не звонишь?»
Но голос Паннвица так и остался, как говорится, гласом вопиющего в пустыне…
28. ЗОНДЕРКОМАНДА ПОД НАБЛЮДЕНИЕМ
Прошло сорок суток со дня моего побега, сорок суток, полных драматизма, непрерывного напряжения и тревоги… Благодаря приютившей меня мадам Люси я впервые мог с ясной, отдохнувшей головой подумать о своих планах, с холодным, почти научным расчетом подвести итог успехам и неудачам.
Сперва о неудачах. Хотя это печальное событие не зависело от моей воли, оно все же случилось. Я говорю о предательстве Денизы, позволившем гестапо напасть на мой след в Сен-Жермене, в Везине и Сюрэне, и повлекшем за собой арест обеих сестер в Сен-Жермене, месье и мадам Кейри и маленького Патрика. Себе в упрек я мог поставить две ошибки: во-первых, я замешкался с отправкой Джорджи, во- вторых, — и эта ошибка серьезнее — я не должен был использовать в качестве связной слишком беззащитную и неопытную мадам Мэй. Через нее немцы сразу узнали о моем присутствии в Бур-ля-Рэн, адрес Джорджи, про мои контакты со Спааком и о предстоявшем рандеву с Ковальским. Ну а успехи? Вместе с друзьями я сумел поставить заградительный огонь для пресечения инициативы и действий Паннвица. Я организовал своевременное предупреждение Спааков, спас Ковальского, едва не попавшего прямо в пасть гестапо. И наконец, я сам все еще на свободе.
Из всех этих событий я сделал важный вывод: любая импровизация обходится слишком дорого. Я понял, что обязан создать организацию, которая избавит нас от драм и трагедий такого масштаба. Я решил сформировать группу охраны и действия, состоящую из опытных бойцов-подпольщиков.
С этой новой точки зрения Алекс Лесовой представлялся мне прямо-таки идеалом.
Лесовой не принадлежал к «Красному оркестру». Русский по национальности, он еще ребенком прибыл во Францию. После нескольких лет службы в Иностранном легионе принял французское гражданство. Будучи техником-стоматологом, до войны имел большую лабораторию на шоссе д'Антен.
Активист коммунистической партии, он побывал на фронтах гражданской войны в Испании, где приобрел грозную для врага специальность: он научился изготовлять небольшие взрывные устройства в форме книг, писем, различных мелких пакетов, которые рассылал палачам испанского народа. В этом смысле он, образно говоря, забил много голов в ворота противника.
Его жену Миру я знал еще со времен ее девичества по Тель-Авиву, где она посещала гимназию. Уроженка Палестины, она уже тогда боролась в рядах коммунистов.
В 1941 году Алекс пришел ко мне и предложил свои услуги. Благодаря отличной военной подготовке, склонности рисковать и активно действовать, он как нельзя лучше подходил для выполнения самых опасных заданий, но, поскольку согласие Центра на его кандидатуру запаздывало, он примкнул к другой боевой группе.
Вскоре после моего ареста зондеркоманда начала интересоваться им, так как его имя фигурировало в расшифрованных радиограммах.
Я сумел ослабить этот интерес, и так могло бы продолжаться и дальше, если бы не испанская разведка, которая передала Паннвицу и его агентам фотографию Лесового и назвала его, как тогда было принято выражаться, «чрезвычайно опасной личностью».
Если бы Алекса арестовали, его тотчас же передали бы франкистам. В течение некоторого времени мне удавалось направлять розыски гестапо в южные районы Франции, поскольку я точно знал, что он прячется в Париже. Но все-таки петля вокруг него стала все больше затягиваться, и как раз в этот период я и сбежал. Моим первым делом после побега было предупредить его. Я посоветовал ему примкнуть к партизанам-макизарам. Со своей стороны он попросил меня пойти к ним вместе, но когда я ему сказал, что подобный вариант исключен, предложил мне следующее:
— Я остаюсь с тобой, обрываю все мои прежние связи (это подразумевалось само собой) и буду тебе помогать в твоей работе…
Я согласился. В дни моего пребывания в «белом доме», в Бур-ля-Рэн, мы наметили план действий,
