зданий, варяги разразились радостными криками.
– Что-то они запоют, если Маниак поджидает нас в гавани? – проговорил Ульв.
Но все было спокойно. Харальдово войско прошло по улицам города к императорскому дворцу, не встретив ни одного ромейского воина. Возле форума Константина они увидели большой отряд вооруженных топорами латников.
– Всему хорошему быстро приходит конец, – мрачно заметил Гирик из Личфилда. – Их сотни три. Остановить нас у них силенок не хватит, а вот попортить внешний вид кое-кому из наших ребят пока будем пробиваться они сумеют.
– Тебе-то беспокоиться не о чем, – сказал ему Эйстейн. – У тебя и портить нечего.
– Да ты просто завидуешь, недоумок с овечьего острова, – ответил Гирик. – Даже великие королевы находят меня весьма приятным для глаз.
– Небось, это королевы Серкланда, те, что вдевают себе кости в нос, – потерев нос, заявил Эйстейн.
Тут командир вооруженных топорами воинов, поджидавших их, воскликнул:
– Это войско Харальда Сурового? Короля Норвегии?
– Ты угадал, – крикнул ему в ответ Халльдор. – Да другого такого великана, как Харальд, небось, и на свете нет.
Латники вдруг со смехом побежали навстречу харальдову войску, как были, с топорами на плечах.
– Мы – новый отряд варягов, – крикнул их командир. – Пришли по Днепру-батюшке, пока вы были в походе. Слава Богу, что теперь нашим командирам будет северянин!
Харальд внимательно посмотрел на него и сказал:
– Ты – Торгрим Скалаглюм.
– Как ты угадал? – удивился тот. – Мы ведь прежде не встречались.
– Не встречались, – ответил Харальд. – Но я бился рядом с твоим отцом в сражении при Стиклестаде, и он принял на себя множество предназначенных мне ударов. Такое не забывается. Лицом ты вышел в него, даже родинка над губой такая же. Если ты хоть в половину так же хорош в бою, как твой отец, для меня удача получить такого воина, Торгрим Скалаглюм.
– Пока что жалоб не было, – ответил тот, пожимая Харальду руку. – По крайней мере, я не слышал.
Они все вместе отправились во дворец. Ульв шепнул Халльдору:
– Если Маниак не сбежал, узнав, с чем мы прибыли, он самый храбрый военачальник в мире.
Тот ответил тоже шепотом:
– Чем займемся, когда Харальд станет императором минут через десять? Думаю, нам первым делом надо разрушить их поганый Ипподром. У меня все внутри переворачивается, как подумаю, что там делается.
Услышав это, Харальд сказал:
– Вам что, обоим жить надоело? К чему гневить богов подобными предсказаниями? Бросьте болтать, да держите ухо востро. Пора бы знать, что и после ясного утра может разразиться гроза.
НОВЫЙ СТРАТИГ
Но в тот день дело обошлось без грозы. Во дворе дворца никого не было, и варяги без помех прошли, куда хотели. Харальд в сопровождении пятидесяти самых опытных своих воинов отправился в приемную императора. Испуганные камерарии без звука отворили перед ними все двери.
Михаил Каталакт, сильно постаревший и поседевший, ожидал его, облачась в самое роскошное свое одеяние и надев тяжелую императорскую корону. Руки базилевса заметно дрожали, и когда варяги со смехом ввалились в приемную, он поначалу не мог вымолвить ни слова.
– В сарацинских землях ходят слухи, что я приговорен к смерти, – сказал Харальд. – Это правда, Михаил?
Казалось, император не знал, что ответить на это. Наконец, он с трудом проговорил:
– Любезный мой стратиг! – и снова замолчал.
– Ты хочешь сказать, что я буду стратигом, а не мертвецом?
Каталакт тонко засмеялся и кивнул.
– Преклони колена, и я тут же перед твоими людьми провозглашу тебя главнокомандующим всеми византийскими войсками.
– Нет уж, – хрипло бросил Харальд. – Я останусь стоять, а ты давай, говори что положено в таких случаях. Мои люди поймут.
Пришлось императору так и поступить. Когда дело дошло до надевания на Харальда золотой цепи главнокомандующего, Каталакт обнаружил, что сделать это совсем непросто, поскольку норвежец не желал даже наклонить голову. Наконец, все было сделано как положено.
– Здесь два стула, а мне надоело стоять, – заявил Харальд. – Присаживайся, Михаил.
И тут же уселся первым, не дожидаясь перепуганного императора.
– А где некто Маниак, ваш прежний главнокомандующий? – спросил Харальд.
Михаил долго не отвечал. Наконец, он проговорил хриплым голосом:
