смогли подняться с земли и оглядеться: на том же месте стоит их старая лачуга, а вот и ржавый бак, и сами они у разбитого корыта…
Мсье Жорж провел холеной рукой по лысине и встал.
– На этом, девочка, мы с тобой расстаемся… К нам приходил представитель фирмы. Оказывается, ты купила электрическую плиту и не уплатила очередных взносов, Мадам Денизе пришло на ум дать ему наш адрес… Даниель, случайно, не в Париже?
– Нет, Даниель не в Париже. Случайно…
– Тогда я прощаюсь, – повторил мсье Жорж, снимая с вешалки в маленькой передней шляпу и надевая перчатки. Мартина закрыла за ним дверь.
Дни и ночи… Часы, минуты, секунды. Весна. Даниель написал только один раз. Злое письмо… Он предупреждал ее заранее, что собирается провести отпуск на ферме. Он нужен отцу. Мартина может оплатить свой отпуск в кредит. Это теперь тоже делается. Он ей советовал также попробовать еще одну современную форму спокойной жизни, столь же спокойной, как и при пользовании кредитом, готовым осуществить все ваши желания, а именно: страхование. Можно ведь застраховать себя от чего угодно: от дождя… от укуса змеи… от потери красоты и молодости. От несчастной любви.
У Орлеанских ворот все были поглощены предстоящей свадьбой перламутровой Сесили с пластмассовым Пьером Женеском. На этот раз дело пошло на лад, они обязательно поженятся. Сесиль была права, целомудренно себя оберегая и отвергая Жака и всех его предшественников! Это все были женихи за неимением лучшего, непригодные для Сесили… Пьер Женеск, тот создан для нее, как на заказ. Они даже сейчас уже немного похожи друг на друга, хотя обычно такое происходит только через очень много лет после женитьбы, и то с особенно дружными супружескими парами. Пьер Женеск был невысокого роста – правда, все-таки выше Сесили! У него свежий цвет лица, нежно-голубые глаза, немного навыкате, длинные, по моде, светло-каштановые волосы; он был не толст, но костюм довольно плотно его облегал. Тридцать восемь лет, хороший пост в акционерном обществе по производству пластмассы: его только что назначили директором парижского филиала, и у него имелись также собственные акции. Как и у пластмассы, у Женеска обеспеченное будущее.
Сесиль чувствовала себя вполне счастливой. Она смотрела на обручальное кольцо с неослабевающим восторгом. Пьер посылал своей невесте цветы, шоколад, заезжал за ней почти каждый вечер, чтобы повезти ее в театр или хороший ресторан. Он сохранил приятные привычки холостяка, который ухаживает за женщиной, прежде чем лечь с ней в постель. Да он и остался бы холостяком, если бы не встретил Сесиль, ведь у него уже выработались холостяцкие привычки. Но с ней все пойдет по-другому! Старая квартира на улице Ришелье, принадлежавшая его покойным родителям, обретет вторую молодость. Пьер Женеск радовался, что не переоборудовал квартиру раньше, теперь его молодая жена все сделает по своему вкусу. Он был полон предупредительности, как свойственно мужьям, которые намного старше своих жен, и верно – хрупкая, прозрачная Сесиль казалась рядом с ним совершенным ребенком, хотя она была моложе всего на четырнадцать лет.
Иногда жених и невеста проводили целый вечер с мсье Жоржем и мадам Донзер, они обедали на кухне – нет нужды в церемониях между своими. Пьер – его уже звали по имени – блаженствовал, чувствуя себя членом их семьи, он так долго был одинок. Мартину приглашали приходить, как прежде, ведь ничего не переменилось, история с золотой цепочкой забыта, мама Донзер давно выкупила ее из ломбарда и опять носит на шее. Но Мартина приходила редко, она продолжала работать у клиенток на дому, иногда даже после обеда, возвращалась поздно, уставала…[лдн-книги1]
Ничего не изменилось, но в тех редких случаях, когда Мартине удавалось выбраться к своим, она чувствовала себя там чужой. А ведь именно ей они были обязаны своим счастьем; разве не ей пришла в голову мысль познакомить Сесиль с Пьером Женеском из пластмассовой промышленности? Пьер Женеск был другом мадам Денизы, а мадам Дениза знала весь Париж, но Пьер для нее не просто знакомый, она, несомненно, была с ним когда-то близка и отзывалась о нем весьма хорошо. Получив из ее уст подтверждение вежливости, деликатности, честности Пьера Женеска, Мартина со спокойной душой и познакомила его с Сесилью.
Но это ничего не меняло; У Орлеанских ворот Мартина чувствовала себя чужой… Мама Донзер занималась приданым Сесили. Мартине подарили квартиру, зато Се-сили давали приданое: белье, как у принцессы, простыни, скатерти, кухонные полотенца… Сесиль сразу после свадьбы собиралась бросить службу в Туристском агентстве – она будет работать у мужа в конторе, его секретарем, но она хотела все сделать по-хорошему и продолжала ходить в агентство, пока ей не найдут замену: они ведь всегда так мило к ней относились. Поэтому теперь она разрывалась между работой и женихом, ни минуты свободной – с ума сойти! Тем более, что Сесиль и без того уже потеряла голову от счастья и любви, от этого непрерывного праздника, от обновок, от обожания, с которым к ней относились мать и мсье Жорж, не говоря уже о женихе; все они наперебой старались предупреждать малейшее ее желание. Мартине казалось, что к ней относились совсем не так. Она забыла свое прошлое, считая, что, как ни любила ее мама Донзер, родная дочь – совсем другое дело… А между ней и мсье Жоржем, всегда таким ласковым, стояло то самое его посещение в решающий момент ее жизни, правда, он об этом не знал, но все равно пришел он не для того, чтобы помочь, а чтобы читать ей нотации… В конце концов Сесиль занимала здесь все умы и сердца безраздельно, она играла тут главную роль.
Мартина снова проводила отпуск в Париже. Но теперь она могла немного отдохнуть, ее частная клиентура покинула Париж по меньшей мере на три месяца; в «Институте красоты» тоже было тихо, приходили главным образом иностранки. Сесиль, мсье Жорж и мадам Донзер отдыхали недалеко, в Пари- Пляж, чтобы Пьер мог приезжать к ним на конец недели. Теперь, когда у нее меньше работы, а Париж опустел и не с кем играть в бридж, Мартина сумеет наконец отдохнуть. Она нуждалась в отдыхе, в последнее время она чувствовала себя как-то странно.
Доктор сказал: «Сомнений быть не может… Вы беременны… На пятом месяце. У вас отменное здоровье, мадам! Это великолепно!»
Что же случилось потом? И почему? Она была ведь так счастлива… Непонятно. Мартина вышла из клиники с ощущением полного, ничем невосполнимого физического и морального опустошения. Ее мать, Мари, и та лучше ее, она хоть детей рожать умела… Мартина чувствовала себя навсегда бесплодной. Какой позор, какое бесчестье. Если бы у нее был ребенок… Ребенок и Даниель, такой, каким он был прежде…
Она ничего не сказала обо всем этом Даниелю. Он ведь приехал ее повидать, наконец-то приехал! Жарким августовским днем-загорелый, похудевший, со взглядом еще более невинным и ясным, чем всегда. Только проездом… сказал, что ей необходимо отдохнуть и еще раз предложил взять ее с собой на ферму. Но она ведь не может, господи, не может она! Мартина ответила первое, что взбрело на ум. Ни за что на свете не призналась бы она Даниелю, что ей надо регулярно ходить в клинику для лечения.
Она стала самой себе отвратительна. Ей было противно до себя дотрагиваться. Как все это грязно, гнусно, подло… Если Даниель об этом узнает, все будет навсегда кончено, он станет испытывать к ней лишь отвращение, она ему опротивеет. Словно дохлая крыса с вывалившимися загнивающими внутренностями. Мартина невыразимо страдала.
