пунктир Ниццы вдоль моря. Да, можно было подумать, что там море. Лазурный берег со всеми его развлечениями… Глупо стоять перед светофором и ждать зеленого света, когда встречных машин нет. Было поздно, очень поздно… «Куда же я еду, – подумал Жюстен… – надо полагать, в Париж». Он покинул дом Бланш, даже не заперев дверей, не потушив света, там остались все его вещи, Трильби… Позади него остановился грузовик. Наконец-то дали зеленый свет. Жюстен покатил по широкой пустынной дороге. Мир был пуст… Возможно, там, в Саклэ, мужественные и безымянные Томы рискуют своей жизнью ради нас… Ах, всего много было в «Луна-парке» Бланш: и скромных исследователей, и режиссеров со всемирно известным именем.
На перекрестке Кламар снова красный свет… никого. Только грузовик, который снова его нагнал. Жюстен нетерпеливо ерзал на сиденье, когда вдруг справа, перерезая шоссе, появилась длинная колонна грузовиков. На первом Жюстен отчетливо разглядел выставленный из окошка локоть водителя. Но в остальных, следовавших за ним машинах не было никого! Они шли сами по себе! Жюстен высунулся в окошко… Он уж предпочел бы галоп дохлых лошадей!
– По радару едут… – послышался из высокой кабинки голос шофера, пристроившего свой грузовик рядом с машиной Жюстена, – не дай Бог что разладится. Представляете, а вдруг им вздумается повернуть сюда?
Грузовики шли один за другим, строго соблюдая заданные интервалы. Они были уже далеко, когда зажегся зеленый свет… Шофер грузовика резко рванул машину с места, и огромная белая стена рефрижератора с надписью «Мясо» промелькнула мимо Жюстена.
По обе стороны широкого, ярко освещенного шоссе новый Париж рождался из пелен, из недр земли, из облаков, из человеческого воображения… Куда быстрее построить дома, чем вырастить деревья; до сих пор еще не изобретен способ вытаскивать липы прямо из-под земли за зеленые кудри. Правда, иногда их привозят совсем готовенькими…
Жюстен ехал над Парижем, он видел его только в просветах между домами. Необъятный Париж, напускающий на себя таинственность. Шоссе перешло в узенькую улицу, и все кончилось. Париж втянул в себя Жюстена, и Жюстен очутился под тем колоколом, что образуют над Парижем небеса, – стеклянный колокол, вроде тех, которыми укрывают сыры, и Париж лежал там камамбером, рокфором… под таким колпаком обычно держат на каминной доске часы, где застыло и не движется больше время… или же под ним хранят венец новобрачной или ветку с многоцветными райскими птичками. Париж под небесным колоколом был всем этим, вместе взятым.
Жюстен катил по Парижу. Он был без ума влюблен в Бланш.
Парижские улицы были пустынны. На Монпарнасе длинная вереница такси, яркие огни. Кафе «Купол»… Кафе «Дом»… Жюстену не хотелось ехать к себе, в особнячок неподалеку от Дома инвалидов. Он переночует где-нибудь в гостинице. Там увидим. Что увидим?… Вот это не известно… Он не спеша катил по улицам, раздумывая, где бы остановиться в этот поздний час, выпить чашку горячего молока… Может быть, в кафе Режанс, может быть, на площади Театр-Франсе. Какая странная вещь – Париж… Все эти дома и редкие такси, случайные прохожие – будто вполне естественно находиться в Париже, жить здесь. Они привыкли к Парижу. Так бывает после смерти каждого из нас. Когда нас уже нет, больше нет.
Жюстен остановил машину у кафе Режанс. Там не было ни души. Гарсон, узнав его, приветливо улыбнулся, хотя, видимо, очень устал, и отправился за заказом.
– Пойду посмотрю, есть ли горячее молоко, мсье Мерлэн, – сказал он.
Жюстен сел, он был совсем один среди беспорядка, царившего в зале. Мимо него проходили люди, казалось, появляются они из-за ресторанных кулис, без грима, усталые, должно быть, повара, мойщик посуды… Париж, как это странно – Париж. На банкетке валялась газета. Уже почти два месяца Жюстен не читал газет. Он развернул ее, положил на стол. Крупный заголовок на первой полосе гласил:
И ниже шло мелким шрифтом:
Мы по-прежнему не имеем никаких сведений о самолете, управляемом Бланш Отвилль и пропавшем в районе пустыни Сахары. В течение десяти дней наша авиация бороздит воздушные пространства, но до сих пор не удалось напасть на след самолета, и, к сожалению, вряд ли можно надеяться на то, что Бланш Отвилль еще жива.
Французская авиация в трауре. Бланш Отвилль по праву считалась одним из наших самых доблестных и отважных летчиков-испытателей…
Агент общества по продаже недвижимости вручил ключи мадам Вавэн: не возьмет ли она на себя труд показывать покупателям дом, принадлежащий мсье Жюстену Мерлэну. Но Пьере – настоящий медвежий угол, и дом так и стоял с закрытыми ставнями: никто не приходил его осматривать.
На месте прежнего, сгоревшего дотла завода строили новый. Пластмасса – материал, легко воспламеняющийся. Одновременно немного поодаль шла постройка рабочего городка, белые домики с красными крышами – все один в один. Говорили, что мсье Женеск, истинный владелец завода, хотя завод считался собственностью анонимного общества, намерен поселиться неподалеку и, вероятно, заинтересуется домом с закрытыми ставнями. Но, видно, это не соответствовало действительности. Мало ли что говорят. Мсье Женеск купил себе участок не в Пьерсе, а по ту сторону завода, и там начали уже строить виллу в самом что ни на есть новейшем стиле, с огромными оконными проемами, словом, сплошное стекло. Мсье Женеск – человек семейный, жена его ждет второго ребенка, ни за что он не поселится в этом ветхом домике. Конечно, не поселится.
Однако Жюстен Мерлэн снова появился в Пьерсе у мадам Вавэн, в задней комнате за ее бакалейной лавкой, служившей одновременно кухней и столовой, где она поставила купленный в рассрочку телевизор. Как-то вечером на маленьком экране она увидела мсье Мерлэна, и появление это было так неожиданно, что она даже вскрикнула: «Боже ты мой, да это же он!» Ее сестра, которая приехала со своей маленькой дочкой погостить в Пьерс на Рождество, тоже взволновалась. Как, это тот самый мсье из дома напротив, тот самый, что уехал, даже света не погасив, не заперев дверей и бросив все свои вещи? Да, да, это он, да замолчи ты, Жанна, Христа ради, он что-то говорит, не слышу я, что он говорит!…
Жюстен Мерлэн сидел за столом рядом с другим господином на фоне библиотечных шкафов и мирно курил трубку. Мсье Мерлэн весь черно-белый, с черными кругами вокруг глаз, с резкими черными ямками на округлых щеках, с огромным, очень выпуклым, очень белым лбом и с сиянием над головой… Мадам Вавэн была потрясена до глубины души, она еще не привыкла к сюрпризам телевидения – увидеть мсье Мерлэна, который уехал, не сказав ей ни слова, увидеть его в обычной позе, в какой она видела его десятки раз, когда он сидя в красном кресле, покуривал свою трубку, – это кого угодно взволнует… Очевидно, мсье Мерлэн даже и не подозревал, что находится у мадам Вавэн, и преспокойно разговаривал с каким-то господином, словно их никто не может ни видеть, ни слышать.
– Мсье Жюстен Мерлэн, – говорил господин, низенький толстячок со щеточкой усов над верхней губой, – прежде всего разрешите поблагодарить вас от имени французского радиовещания и телевидения за то, что
