слишком много было своровано их в большой кухне. Дурманящий запах корицы и муската буквально ударил мне в нос, едва я открыла крышку. Из коричневого мешочка на чашу весов я высыпала маленькие твердые перчинки и взвесила их. Да, сегодня их должно быть больше… С благоговением кухонная девушка приняла перец, чтобы под моим присмотром растолочь его в ступке. Тем временем я быстро взвесила соль для супа и из другого мешочка вынула мускатный орех. Х-ммм, что за аромат! Для всего этого имелась медная терка, которую я купила у торговца пряностями и специями, хотя мой отец громко выражал свой протест против этой покупки. На мое возражение о том, что без терки мускатный орех сложно употребить в пищу, он лишь раздосадовано повернулся и пошел прочь.
В углу на пол опрокинулся котел с содержимым. Радегунде, кухарка, с криком начала искать виновного — сегодня вечером блюда из плодов фенхеля не будет. Я вздохнула тайком. Отец был прав — судя по неразберихе на кухне, мое намерение участвовать в охоте, по сути, было неразумным… Радегунде с раскрасневшимся лицом и угрожающе поднятым черпаком одну за другой допрашивала девушек. Я увидела также, как один из юношей, служивших на кухне, проскользнул сквозь дверь и исчез во дворе. Я отвела глаза в сторону и принялась успокаивать кухарку, одновременно размышляя, чем можно заменить фенхелевый мусс.
После смерти матери, несколько лет назад, с принадлежавшей ей связкой ключей ко мне перешло и положение хозяйки замка. Теперь приходилось отвечать за все графское хозяйство. Эта нагрузка требовала немалого терпения, чтобы руководить прислугой, и своего рода выносливости, чтобы выдерживать приступы гнева моего отца, его скупость и алчность. В душе я надеялась, что отец женится снова и будущая хозяйка замка будет сама возиться со всем этим. Но, к моему великому сожалению, отец даже не делал попыток искать себе новую жену…
Как это часто бывает в предрождественскую пору, званый обед и в этот вечер получился роскошным — с благословением святой церкви: аббат Фулко из соседнего Бенедиктинского аббатства, племянник моего отца, удостоил нас своим посещением. Праздничный зал был переполнен, вокруг пузатого глиняного графина на скамьях и табуретах теснились гости. То было разномастное общество охотников в великолепных праздничных нарядах, важные и не очень люди, управляющие, ленники, рыцари и мужчины, которых я прежде никогда не видела — лишь одному Всевышнему известно, откуда их знал отец. Музыканты своими скрипками и дудками создавали чарующий слух музыкальный фон, люди пели хором, шутили, сыпали охотничьими байками. Несколько фокусников, на пару дней задержавшихся в замке и всеми силами стремившихся прожить здесь за чужой счет как можно дольше, заставляли свою дрессированную собаку балансировать на канате. На столе кружилась в танце худенькая девушка, ее залатанные юбки облаком накрывали чаши. Тот, кому удавалось схватить ее за ноги, в награду получал поцелуй в губы. Когда, устав, она спрыгнула на пол, ее схватили несколько дюжих мужчин, требующих получения своего вознаграждения. На возвышении карлик пытался проглотить меч размером в свой собственный рост; младшая дочь фрау Гертрудис, не в состоянии смотреть на это, плача, зарылась в юбки матери, но с любопытством выглянула оттуда, когда зрители восхищенно захлопали. Пиво и медовый напиток лились рекой. Те, чей желудок не смог переварить такого изобилия еды, освобождались от его содержимого прямо у ворот или с храпом скатывались под стол. Ненасытные пытались приставать к моим служанкам, которых в такой суматохе я едва могла держать под контролем. То из-под кофты мелькнет белая грудь, то чуть выше задерется край юбки, обещая рыцарю нечто сладкое. Парочки непринужденно хихикали и ворковали на скамьях или исчезали во дворе, чтобы погреть друг друга.
В полночь, едва держась на ногах, я пришла на кухню. Голова была тяжелой, будто зажатой в тисках. Жалуясь на свою нелегкую долю, почти хныча, я опустила руки в чашу с холодной водой и ополоснула лицо. Кругом стояли грязные котлы, пахло прогорклым жиром и овощными отбросами. Окорок косули, чечевичная похлебка и тыквенный мусс бурчали в моем собственном животе. Я не знала, что было хуже: головная боль или кислая отрыжка — и в том и в другом случае я чувствовала себя скверно.
За моей спиной раздался шум. Из одного котла выскочила испуганная кошка, подъедавшая остатки пищи.
— Наконец-то я нашла вас, госпожа! — Майя даже закашлялась. Кошка сжалась, думая, какой путь ей избрать к бегству, и решила бежать по прямой. Я ударила ее, когда она прямо через стол стрелой помчалась на улицу. — Госпожа, вашей сестре нужны лекарства, у нее повысиласьй температура.
Голос Майи походил на мужской, ее мучил насморк, она без конца вытирала нос обшлагами рукавов своего платья. Ей самой не помешал бы чай из медуницы и мелколистной липы для поправки здоровья. И хотя мой череп раскалывался на части, я кивнула и поплелась через темный двор к центральной башне, как и во все другие ночи, когда Эмилия плохо себя чувствовала и нам необходимы были для нее медикаменты. С восьми лет моя младшая сестра страдала от одного изнуряющего заболевания, которое приковывало ее к постели. Кашель, скачки температуры, удушье случались все чаще и наводили нас на мысли о том, что она так никогда и не сможет поцеловать принца, о котором мечтала.
Утоптанный ногами снег во дворе смерзся в ледяное покрытие непривычной формы, шерсть животных и капли крови — в ледяную могилу. На замерзшей луже я поскользнулась и, ругаясь на чем свет, смогла подняться и, спотыкаясь, стала подниматься по гладким ступеням наверх. Ортвин, который стоял здесь, охраняя оружие, лишь ухмыльнулся, увидев меня. Его глаза тускло сверкали в свете фонаря, прямо перед его носом стоял кувшин. Вот почему так разило спиртным из глотки Гизеллы! А я-то задавала себе вопрос, где же спрятаны запасы водки и кто их потребляет. Слишком часто пьянела в последнее время наша прислуга…
Прорубленная за эшафотом лестница вела в подвал, где находилась темница и комната тайного дознания.
Здесь, внизу, у врача-еврея, которому мой отец дал приют с тех самых пор, как я себя помню, была целая лаборатория. Люди говорили, что при дворе умирающего кайзера этот человек снискал себе славу знатока драгоценных камней и через его руки прошло немало святых реликвий с такими камнями. Когда во время пожара во Франкфурте загорелась вся улица, дом мастера Нафтали был также охвачен пламенем. От господина Герхарда, нашего оружейного мастера, я знала, что мои родители, которые в то самое время пребывали в имперском городе, оказывали оставшимся без крова людям помощь. Их предложение обездоленным последовать в Эйфель и в замке Зассенберг обрести новую родину он принял с благодарностью. С тех пор он занимался своим делом в нашем замке, и мы привыкли к человеку с необычными локонами у висков, носившему длинные черные одежды. Возле ворот замка стоял на привязи его мул.
Отец всегда гордился тем, что приютил ювелира старого кайзера, но моя мать распознала в мастере Нафтали выдающегося врачевателя. Он разбирался в целительных свойствах всех трав, растущих в нашем саду, с их помощью умел облегчить и большие, и малые недомогания обитателей замка. Но каким-то особым чутьем мать понимала, что еврей обладает еще большими талантами. Как потомок сефардской лекарской династии, он обладал искусством врачевания и многие годы находился на службе у халифа. За необычные методы целительства его нередко втайне укоряли в том, будто он занимается изготовлением ядов. Но пока была жива моя мать, он находился под ее надежной защитой. Мы, дети, любили Нафтали за сладкие микстуры, которыми он успокаивал зубную боль и рези в животе. И всегда ждали его рассказов: о Палестине, где Иисус Христос появился на свет, об апельсиновых деревьях и семье халифов в Гранаде. Он пел песни на многих языках мира, и мама испытывала истинное наслаждение, аккомпанируя ему на лютне. После ее смерти не многие хотели лечить свои болезни у того, кто не спас ангельскую душу, и о Нафтали забыли. Но мое доверие к старому лекарю было велико: он был единственным, кто нашел средство против повышения температуры у Эмилии.
Я думала об этом, спускаясь по лестнице и поворачивая по коридору направо. Меня снова охватило неприятное чувство — никто меня не сопровождал (Майя решительно отказывалась даже словом обмениваться с евреем), и темноту помещения освещал лишь маленький факел. Каблуки моих деревянных башмаков глухо стучали от соприкосновения с камнями. Неуверенно шла я мимо дверей, и тут одна из них содрогнулась под ударом кулака.
— Хе-хе… Тролли должны привести твоих друзей, и пусть все катится в преисподнюю…
Раздался приглушенный шум, будто кто-то оперся о дверь. Потом наступила полная тишина.
Я стала осторожно пробираться дальше, к двери лаборатории Нафтали. Может быть, то был голос пленника отца? Хриплый, полный отчаяния и совсем чужой…
