Суровый голос и грубая интонация вновь вызвали у меня слезы. Я всегда очень гордилась своими длинными волосами, хотя цвет их мне и не нравился. А теперь я буду выглядеть как остриженная наголо кающаяся, не говоря уже о моем лице… Почему он не оставлял меня в покое? Я хочу дать волю слезам — наплакаться всласть в одиночестве.
Он недолго слушал мои всхлипывания, при этом шевеля палочкой в костре так, что поднимались искры. Всякий раз я вздрагивала.
— Eigi medalfifla,[16] — наконец огорченно пробурчал он и отбросил палку. — Я понимаю ваши проблемы! Но ведь мы почти что достигли цели, а вы печалитесь и стенаете о потере нескольких сгоревших волос! Прекратите сейчас же свой вой. Разденьтесь-ка лучше, чтобы я смог осмотреть вас.
С опущенной головой, как нашкодивший ребенок, я послушно задрала рукав в том месте, где была резаная рана. Он осторожно промыл ее водой и обмотал льняной тряпкой.
— А теперь показывайте спину. Вы должны снять все. Не смущайтесь же так, я не собираюсь на вас нападать… — приказал он.
— Отвернись, — попросила я робко. Покраснев от смущения, быстро сняла рубаху и прижала ее к груди. Любая дама благородных кровей скорее истечет кровью, чем разденется перед мужчиной, независимо от того, насколько серьезна рана. Значит, я не благородная дама.
Спина моя буквально горела, когда Эрик обтирал ее мокрым платком. Я терпела из последних сил.
— Теперь немного ближе, и тогда вы будете состоять из двух частей, — заметил он. — Вам невероятно повезло, вы знаете об этом?
Ладонью я вытерла с лица несколько слезинок, когда он обследовал ожоги на спине. Эрик разорвал мою старую рубаху на полосы и ловкими движениями стал проворно накладывать неплотную повязку на мои плечи и спину. Руки его были так же нежны и умелы, как у лекаря Нафтали… Я закрыла глаза и хотела забыть, где нахожусь.
— Одевайтесь, графиня. Не то вы замерзнете, — наконец произнес он.
Как можно быстрее я через голову напялила рубаху. Он накинул мне на плечи покрывало и сел возле огня. Он долго смотрел на пламя, не говоря ни слова. Я терла свое распухшее лицо. Великий Боже, как же я выглядела. «Ты отвратительна», — сказал даже сын ведьмы. Я огорченно вздохнула.
Эрик протянул мне платок.
— Охладитесь этим, — сказал он.
Я прижала мокрую тряпку к лицу, судорожно размышляя, что мне следует сказать. Я даже не осмеливалась спросить, надо ли мне осмотреть его рану.
— Эта gryla[17] нагнала страху верно? — совершенно неожиданно спросил он в тишине, не поднимая головы. Я с удивлением взглянула на него.
— О небо… конечно же! А на тебя разве нет?
Новой палочкой он опять пошуровал в костре.
— Гмм…
Разговор иссяк, даже не начавшись. Покорная судьбе, я схватила свой узелок и извлекла на свет ломоть хлеба, который возила с собой. У меня немилосердно бурчало в животе… Хлеб стал безвкусным и сырым, но теперь я не обращала на это внимание. Я разломила его надвое и протянула большую часть ему. Он молча взял и мой кусок и насадил хлеб на палочку, чтобы поджарить на огне.
— Эрик?
— Гмм.
Я глубоко вздохнула.
— Эрик, почему она подумала, что несчастьем усеян твой путь? Это всего лишь глупая болтовня или нет?
Он обернулся, взглянув на меня.
— Нет, это не так.
Я сделала большие глаза.
— А если она действительно ясновидящая, тогда она все знает. Ей известно даже, каким образом я умру.
Пальцами он провел по пропотевшим волосам и вздохнул.
— Эрик. — Я вцепилась в его рукав. — Эрик, мастер Нафтали сказал мне, что ты будешь жить.
Он поднял глаза.
— Он так сказал?
Я кивнула. Потеряв мысль, он играл своей серебряной подвеской.
— Вы его об этом спрашивали?
Я снова кивнула. И тут по его лицу скользнула улыбка, которая сразу исчезла, едва его пальцы коснулись серебряной пластины.
— Я родился под несчастливой звездой… — пробормотал он.
Наконец он спрятал подвеску под рубаху и подпер подбородок рукой.
Я не отваживалась спросить, что за украшение на нем, под рубахой на голом теле, которое он мне еще не показывал. В своих мыслях Эрик был далеко. Он мрачно смотрел в окно. Под несчастливой звездой. Как в сказке, маленькому принцу, сыну короля, прочитали судьбу по звездам и увидели в ней недобрые события… Я недоверчиво взглянула на него со стороны. Как протекала его жизнь до сих пор — была ли у него там печальная история? Кровь и жестокость — вот и все, что было мне известно о нормандцах! Сожженные сокровища церквей, ограбленные святыни, кровавые следы, тянувшиеся за ними от города к городу. Страшные, опустошительные набеги викингов на Рейнскую область в прошедшем столетии, о которых мне много рассказывали длинными зимними вечерами. Мы благодарили Господа за то, что эти тяжелые времена прошли.
Я ничего не знала о нем. А ведь он был одним из них. По моей спине пробежала дрожь. Лишь небольшое действие с его стороны вернуло меня в настоящее: когда хлеб был поджарен, он протянул мне свою долю.
— Ведь вы испытываете страх передо мной, не так ли?
Он не отрывал взгляда от пламени. Я неподвижно сидела рядом, и, казалось, он и не ждал от меня ответа. Хлеб был горячим, я вертела и крутила его, чтобы он хоть чуть-чуть остыл.
Страх. Конечно, я боялась его с самого начала. Его неистовость и дикость, его справедливая ненависть к моему отцу, который осмелился поднять руку на сына короля… И слова Греты. Ты будешь сеять кровь и слезы. Да, он родился под несчастливой звездой. Травница так была напугана им… даже ребенку известно, что несчастье может переходить от одного человека к другому. Не ощущая вкуса, я запихнула хлеб в рот. Кровь и слезы. Но при этом он не был даже христианином, который, читая молитву про себя, вымаливал милость Божью и возможное смягчение проклятия, когда уже ничего нельзя было изменить.
Что будет со мной? Не навредит ли проклятие и мне, ведь я сижу рядом с ним здесь, в лесу? Не накажет ли меня Господь? Женщине подобает молиться и подавать милостыню, а не мчаться в бешеном галопе вместе с язычником. Задумавшись, я стала грызть ногти. Следует ли вымаливать у Бога прощения для проклятого, если сам он сделать этого не может да и не хочет? От патера Арнольда я многое узнала о великом милосердии Господа. Распространяется ли это милосердие на Эрика? Мне вспомнился деревянный идол, который побывал в моих руках…
— О чем раздумываете?
Я поплотнее завернулась в одеяло. Мой желудок все еще недовольно урчал.
— Расскажи мне об этом Одине, — попросила я.
— Об Одине? — Он перестал есть и с удивлением посмотрел на меня. — А что вы хотите знать об Одине?
— Почему у него всего один глаз?
— И это вам известно?
Я кивнула.
— Он был таким… отвратительным.
Некоторое время Эрик всматривался в мое недоуменное лицо.
