— Мое сердце læknari,[51] — пролепетал он, — мое сердце так бешено стучит… — Его ноги беспокойно заерзали по мату, он стал искать опору, чтобы подняться. Схватив мою руку, он притянул меня к себе, и я взглянула в его широко открытые, полные страха глаза. — Разрывается на части! Помоги мне…
— Спокойно, юноша. Сейчас ты будешь спать.
Нафтали успокаивающе положил ему руку на лоб. Он попытался схватить Нафтали, но рука его обмякла и повисла, и он не смог больше вымолвить ни слова.
— Что вы сделали? — ничего не понимая, прошептала я. — Господи Боже, что вы…
Эрик окончательно затих.
— Сейчас он спит. Может быть, я накапал слишком много дурманящего вещества, раз он так сильно испугался. Но он уснул глубоким сном. Ну, давайте приступим к операции, у нас не так много времени.
Звякнули инструменты, послышался плеск воды. Я уступила свое место Герману и присела на корточки в изголовье Эрика. Змея на его руке, обычно такая оживленная при движении сухожилий, лежала неподвижно.
— А он очнется, мастер? — с опасением спросила я.
— Когда все будет сделано, я использую способ, как его вывести из состояния сна, Элеонора. А теперь позволь приступить к работе. — Он наморщил лоб и еще раз аккуратно разложил свои инструменты. — О Всемогущий Боже. Изъяви свою волю на успокоение тех, кто боится тебя на земле. — Его изборожденные морщинами руки на секунду судорожно сжались в молитве. — Atah Gibor le-Olam̉.[52]
Герман и Тассиа подложили под спину Эрика узкую подушку, и та часть тела, на которой была рана, оказалась на возвышении. Сверху и снизу Нафтали соединил края раны. Гной струился по животу. Чистыми, аккуратно скрученными тампонами, которые протянул ему Тассиа, Нафтали обтер рану снаружи и изнутри. Герман бросил испачканные тампоны в огонь. С помощью узкого серебряного зонда лекарь определил глубину раны. Я видела, как он погрузил туда кривой нож и сделал большой внутренний разрез. Кивая, он что-то бурчал себе под нос, будто подтверждая какое-то подозрение. Одну из мисок с водой Тассиа придвинул ближе. Лекарь погрузил руки в жидкость с запахом меда и погрузил три пальца глубоко в рану.
Меня затошнило. Я отвернулась, пытаясь удобнее разместить голову Эрика и отчаянно борясь с приступами рвоты. Пальцами Нафтали держал часть кишок. Он осторожно вытянул их из раны, блестящие, розового цвета, круглые, гладкие, влажные. Я знала: то, что совершает здесь врач, грешно. Он прикасался к одной из самых сокровенных тайн человека, и мой духовник навечно проклял бы меня за это. Но, несмотря на это, затаив дыхание, я отважилась взглянуть на происходящее еще раз.
Нафтали ловко воткнул палец и держал кишки, как петлю. И я увидела то, что он искал, — место, куда проникло копье.
— Была проткнута брюшина, и вот именно здесь повреждена кишка. Отсюда мог исходить запах, — коротко пояснил он.
Волна тошноты снова охватила меня, когда я увидела, как лекарь орудовал искривленным ножом. Полилась кровь, потом нестерпимо запахло обожженной плотью, а Тассиа продолжал очищать влажным тампоном пораженный участок кишки между пальцами Нафтали.
Герман тем временем достал острую иглу из жаровни и подыскивал подходящую нить. Звякнув, на пол упал ланцет. Нафтали взглянул вверх. На лбу лекаря блестели капли пота.
— Не нужно никакой нити. Принеси мне стеклянный сосуд, скорее. Тот, что прислал мне хаким из университета Аль-Азхара, из Каира.
Не прошло и минуты, как Герман возвратился, держа в руках закрытую стеклянную банку, в которой я с ужасом заметила некоторое движение: что-то кишело и проворно двигалось там — туда-сюда, туда- сюда, — наползая и отталкиваясь друг от друга.
— Что вы собираетесь делать?! — воскликнула я.
— Они помогут мне зашить кишку — Нафтали посмотрел стекло на свет. — Это муравьи из Египта, которых применял на практике известный хаким Абу аль Квазим. Посмотри на это сейчас, если сможешь, девочка. Второго такого случая в жизни тебе не представится.
Тассиа принял у Нафтали пораженный участок кишки, а Герман в это время открыл стеклянный сосуд. Лекарь достал пинцетом одного муравья, сжав обработанные края раны. Я увидела, как муравей стал вгрызаться в плоть, сверкнул скальпель, и Нафтали уже держал обезглавленное тельце муравья на своем инструменте.
— Слава Богу, ваша рука не теряет твердости, мастер, — пробормотал Герман и достал еще одного муравья.
С отвращением и любопытством одновременно я наблюдала за тем, как вдоль всей раны образовался целый ряд из муравьиных головок, точно цепочка из жемчужин…
Лекарь проверил то, как располагалась каждая муравьиная головка, прежде чем вновь намочил в воде с растворенным медом участок кишки и вложил его обратно в отверстие. Герман подготовил иглы и нити, и Нафтали тонкими стежками сшил брюшину в двух местах.
— Мы хотим дать ране немного времени для очищения, прежде чем зашить ее совсем, — объяснил он.
Тассиа протянул ему небольшую амфору, из которой на руку Нафтали выкатились кристаллы фиолетового цвета. Он высыпал их в миску с разведенным в воде медом. Раздалось тихое шипение, и вода окрасилась в насыщенный красный цвет.
— Дьявольская штука, — в испуге прошептала я.
— Чудо-кристалл, — улыбнулся Нафтали и закрыл амфору пробкой. Он осторожно налил в отверстие жидкость, удалил ее излишки и промывал рану до тех пор, пока чаша не опустела. Между тем Тассиа выставил перед собой в ряд кружки. Из каждой он извлекал листья и семена и размельчал их в ступке. Не говоря друг другу ни слова, они работали рука об руку, из масла и воска приготовив мазь. Казалось, безмолвный темнокожий человек мог читать мысли своего мастера на расстоянии, отгадывать, какую следует использовать траву, с легкостью выполнял любое задание. И сколько же, работая вот так, понимая друг друга без слов, они спасли жизней? С благоговением смотрела я, как Тассиа наносил на тампоны мазь, после чего Нафтали погружал их в рану. Чистое льняное полотно было пропитано настоем из ярутки полевой, окопника и арники и в качестве компресса положено на отверстие.
Рука Эрика начала подергиваться. Он задвигал ногами, издавая тихий стон. Герман убрал с его рта губку и заменил ее на другую, смоченную в уксусе, которая должна была вывести его из состояния наркоза. А Нафтали дезинфицировал повреждения, полученные Эриком во время схватки в пещере, обрабатывал их мазями и пастами, пускал больному кровь. Мавр же темно-красной краской рисовал на животе Эрика пентаграмму. Мне было знакомо это обозначение, я много раз видела его на груди Эмилии, когда еврей лечил ее от удушья. Пентаграмма, или магический знак, должна была отпугивать демонов, и Майя всякий раз поспешно стирала ее, бормоча при этом себе под нос: «Языческая чушь».
Тассиа помог мастеру встать на ноги.
— Я сделал все, что было в моих силах, — сказал Нафтали. — Скоро поднимется температура, если понадобится, оберните его влажными тряпками. — Кивком головы он подозвал меня. — Я хотел бы, чтобы ты подежурила около него и во всем слушалась Тассиа.
— Он… он выздоровеет?
Ного мои подкашивались. Нафтали приподнял брови и положил руку мне на плечо.
— Даже если к шее человека приставлен острый меч, он не должен сомневаться в милосердии и сострадании, говорится в торе, лишь Бог властен над жизнью, и остается полагаться на Божье решение. — Он с любовью погладил меня по спутанным волосам. — Будь моей гостьей, Элеонора. У меня ты в полной безопасности. В замке еще не прекратились бои. Попытайся обрести у меня в гостях душевное равновесие. Сегодня ночью ты расскажешь мне о том, что пришлось тебе пережить. — Он повернул к свету мое обезображенное лицо. — Я еще посмотрю на это, прежде чем уйду. И покажи-ка мне другие свои раны… Постараемся помочь тебе, девочка, — промолвил он наконец, осмотрев мое лицо. — Тассиа приготовит мазь. — Вполголоса он сказал что-то своему слуге, тот понимающе кивнул. — Такие рубцы не должны увечить лицо дочери графа. Масла лилии и льняное помогут разгладить твою кожу. Ну а теперь мне нужно
