– Ладно, не балаболь, – поморщился он. – Пожалей мои уши. Они ведь завянут, даже не успев расцвести. Пышным цветом.
Таран поднялся, откинув полог палатки, вышел на воздух. Свистнул, что-то сказал на ухо своему порученцу и вернулся обратно. Молча посидел за столом, угостился спиртом и сказал:
– Лекарство, помогает от всего на свете. От поноса, от жары. Но главное – от бессонницы. Что не доспал ночью, наверстываю днем.
На палатку легли чьи-то тени, порог перешагнул худой загорелый мужик. Радченко взглянул на него – и захотелось перекреститься. Русые волосы, повисшие грязными сосульками, достают до плеч, щеки ввалились. К ветхой майке прилипла рыбья чешуя. Штаны обрезаны чуть ниже коленок, а на ногах резиновые галоши. Радченко узнал художника с первого взгляда, хотя видел его лишь на фотографиях годичной давности, что показывала Дунаева.
За этот год он почти не изменился, только похудел и отрастил волосы, потому что штатного парикмахера в артели, видимо, не было. Двигался Петрушин как-то неуверенно, робко, словно боялся, что хозяин палатки поднимется из-за стола и заедет ему по голове табуреткой. И еще эти глаза… Какие-то странные, потухшие, мертвые, как у дохлой рыбы. Впрочем, для покойника внешность просто потрясающая. За свою адвокатскую практику Радченко навидался всяких видов, в том числе был свидетелем того, как мертвые превращались в живых и наоборот. Но к этому явлению оказался не готов.
– По вашему указанию прибыл, – по-военному отрапортовал Петрушин.
– Присаживайся… – Таран улыбнулся, показывая на свободный табурет. – У меня для тебя сюрприз. Добрая новость.
Петрушин осторожно присел на край табурета. Сюрпризов он ждал только неприятных, а добрых вестей не получал месяцами.
– Вот у нас какое трогательное событие, – Таран показал пальцем на Радченко, – армейский друг у тебя объявился. Столько лет не виделись. А он искал тебя в Краснодаре. С ног сбился, столько людей побеспокоил. А потом узнал, что у тебя домик на лиманах. Собрался, подпоясался и двинул сюда. Жизнью рисковал, по болотам лазил. Так хотел старого корешка обнять. Я и сам растрогался. Как говорится, только раз бывает в жизни встреча…
Таран засмеялся. Петрушин сидел неподвижно, опустив взгляд, разглядывал хлебные крошки на столе. Радченко гадал про себя, чем закончится долгожданная встреча армейских друзей. Хороших вариантов не просматривалось.
– Ну, ну же, кореша, – улыбался Таран. – Встаньте, обнимитесь. Поговорите за жизнь. Вспомните ту девку, что вышла замуж за лейтенанта. И выпьем по сто наркомовских грамм за воскрешение из мертвых. Нечасто такое случается. Да? Олег, ведь тебя подстрелили, правильно? Тогда почему не закопали?
Петрушин уже открыл рот, но Таранов неожиданно подскочил с места и ударом ноги выбил из-под него табурет. Когда художник грохнулся спиной на пол и попытался встать, Таран подметкой башмака наступил ему на живот и, пригнувшись, ударил кулаком по лицу. Размахнулся и вделал еще раз, целя костяшками пальцев в ухо. И снова ударил с разворота, по скуле. Левым кулаком въехал в шею с такой силой, что голова Петрушина запрокинулась назад. Таран отступил в сторону, перевел дыхание и как ни в чем не бывало сел за стол.
– Теперь пошел вон, – приказал он художнику. – Падаль.
Когда тот выполз из палатки, Таран глянул на Радченко.
– Ты басни сочиняешь, а вместо тебя страдают посторонние люди, – сказал он. – Запомни сразу и навсегда. Мужики тут честные, работящие. Они не любят художественный свист. Если уж станешь что о себе рассказывать, говори правду. Понял?
Дима молча кивнул.
– Благодари судьбу, что ко мне попал, а не утонул в болотах, – продолжил Таран. – Кстати, ты в шахматы играешь?
– Второй разряд, – похвастался Радченко.
– Отлично, – кивнул хозяин. – А то здешние парни в основном режутся в секу и буру. А я в эти игры столько лет играл, что они мне давно поперек яиц. Теперь шахматы подвигаем. Кроме того, в моей артели сейчас людей не хватает. Четверо убыли в самое неподходящее время. В бессрочный отпуск ушли. Такие дела. А тут дел подвалило выше крыши. И еще подвалит. Только успевай поворачиваться. Для начала будешь на подхвате у Федосеича. А потом другую работу подберем. К холодам, как море и лиманы начнут замерзать, закрою все процентовки и отслюнявлю столько целковых, сколько заработал. Без обмана.
Радченко молча кивал головой, будто соглашался. Задерживаться тут до холодов в его планы не входило, можно намылить лыжи хоть завтра же. Словно угадав его мысли, Таран заявил:
– Бегать не советую. Потому что отсюда только два пути. Или в болото, на корм головастикам, или обратно. Местности ты не знаешь, далеко не уйдешь. Тебя вернут. А за побег выдеру ползарплаты. Кроме того, испортишь отношения с моими парнями. Им не нравится, когда работяги на лыжи встают. Если случится вторая попытка… Что ж, тогда не обижайся. Ни на бога, ни на меня. Потому что предупрежден. Завтра жду тебя в это же время.
– В шахматы поиграем?
– Нет, я все-таки хочу услышать правду. Кто ты такой, с какой ветки свалился. И так далее. Со всеми остановками.
Ольга Петровна видела из окна второго этажа, как возле дома остановился темный «лендровер», с водительского сиденья выбрался щуплый мужчина в мятом плаще поверх костюма. Он посмотрел на небо, горестно покачал головой – видимо, отметил про себя, что зарядивший дождик – это надолго. Отсюда, с высоты, хорошо видна большая плешь, замаскированная жидкими прядями волос, зачесанными с боков на макушку. Мужчина передвигался мелким гусиным шагом, ставил ноги елочкой, будто боялся потерять равновесие и упасть.
Это был Иван Егорович Товстун, человек с широкими полномочиями, порученец и доверенное лицо одной важной шишки, которая держала всю Рублевку и чье имя здесь не принято было произносить вслух, особенно на ночь глядя. Товстун медленно поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Ольга Петровна, не ждавшая гостей, вбежала в спальню, сбросила халат и, пока порученец барабанил в дверь, успела надеть светлую блузку и темные брюки. Когда замок щелкнул и дверь распахнулась, Товстун уже потерял остатки терпения, но уходить не собирался.
– Стучу, стучу… – Он шмыгнул носом и растянул в улыбке тонкие бесцветные губы. – И ни ответа, ни привета. Добренький вам денечек. Хорошо выглядите.
– Господи, если бы я знала, что это вы, бежала бы побыстрее, – соврала Ольга Петровна. – Проходите.
Товстун не нуждался в приглашениях. Он скинул у двери тяжелые ботинки с толстыми каучуковыми подметками, пожаловался на погоду, которая, как всегда, не балует, и на свой радикулит, который еще хуже проклятого дождя. Прошел в гостиную и, развалившись в кресле у камина, отказался от чая или рюмки коньяка.
– Разговорчик у меня минутный, – сразу предупредил Иван Егорович. – Не задержу. Короче, тут небольшая заминочка с вашим платежом за охрану вышла. Все граждане, проживающие у нас, вносят плату за год вперед. А вы помесячно. Так вот, просрочка уже полгода.
– Какой пустяк, я заплачу. – Ольга Петровна подумала, что Товстун не за этим пришел и вообще ему до фонаря всякие там платежи и прочая ерунда. – Не беспокойтесь, на этой неделе внесу плату.
– Да, да, – рассеянно кивнул порученец. – Но пока охрана с вашего дома снята. Это так, к сведению. Я, собственно, по другому вопросу. У вас с супругом сейчас идет развод, дележ имущества. Я-то знаю, что это – долгая песня. Сам разводился, господи, столько хлопот. Врагу не пожелаю. И сколько будет тянуться эта канитель – неизвестно. Может, квартал, может, год или того дольше.
– Да, это долгая песня, – кивнула Дунаева, пытаясь догадаться, куда клонит этот субъект и зачем, собственно, пожаловал.
– Вот и я про то же – долгая песня. Пока на дом покупатель найдется, пока сделку будете заключать. Вы же с мужем поровну делите имущество? Ну, вот. Словом, все это время вы собираетесь жить тут, в этом доме? Так я понимаю?
– Вы всегда все понимаете именно так, как нужно, – отвесила неуклюжий комплимент Дунаева. – И
