– Извините, Виктор Иванович, – обратился Розов к Глушко. – Вы мне спину не почешете под правой лопаткой? Так зудит, сил нет.
– С удовольствием.
Глушко в легком замешательстве поерзал на стуле, положил пакет с деньгами на подоконник. Розов, схватившись рукой за металлический турник, приподнял спину над кроватью
– Точно под правой лопаткой.
Он крякнул от удовольствия, когда почувствовал, как пальцы Глушко под больничной рубахой теребят его кожу в нужном месте.
– Ой, прекрасно. Ой, то, что надо. Спасибо, Виктор Иванович. Вы мой благодетель.
– Какие пустяки, – Глушко старался согнать с лица брезгливую гримасу. – Так как насчет денег, а то я спешу?
– Деньги оставьте мне, – прошептал в ответ Розов, уже принявший решение. – А сами идите, Виктор Иванович, – Розов взял из рук директора пакет и засунул его глубоко между двумя матрасами на уровне поясницы. – Это у нас, больных, дел нет, это у здоровых дела. Да и обход начнется с минуты на минуту.
– Самый надежный способ хранения дензнаков, бабушкин ещё способ, – Глушко понимающе подмигнул Розову, пожал его вялую ладонь, хотел уже резво выбежать из палаты, но у самых дверей остановился.
– До свиданья, выздоравливайте, – громко обратился он к присутствующим и исчез.
– Сослуживец ваш будет? – кивнул на дверь быстро слизавший две порции пшенки старик Кондратьев. – Сразу видно – начальник. И цветы какие принес. Такие даже моей внучке на свадьбу не дарили.
– Да, мой начальник, – сказал Розов, елозя спиной по кровати и ощущая через матрас твердость набитого деньгами пакета. Он думал о том, что бабушкин способ хранения денег, пожалуй, не хуже других. – У него жена молодая, – добавил он, – вот теперь с ней мучается.
– Да, одно мучение с этими молодыми, – поддержал истопник, – морока одна. Только вы зря беспокоили вашего начальника насчет того, чтобы спину почесать. Начальство этого не любит, спины людям чесать. Я бы сам вам почесал.
– Ничего, не переломился ведь, – Розов машинально посмотрел на дверь. Он уже приготовился ждать брата.
Обход начался ровно в половине двенадцатого Розов, увидев вместо палатного врача Максимова заместителя заведующего травматологическим отделением Карлова, молодого, охотно улыбающегося мужика, распространявшего ауру доброжелательности, воспрял духом. Карлов прошелся по палате походкой хозяина, стряхнул с белого халата несуществующую пушинку или волосок, повернулся к старшей сестре, ловившей каждое его слово.
– Господина Аникеева завтра выписываем, – Карлов улыбнулся бомжу, качнувшемуся от страшного известия, как от удара поленом по голове.
– Но я ведь, но нога ведь ещё болит, – слабо запротестовал Аникеев.
– Нога, возможно, ещё месячишко поболит, – Карлов продолжал улыбаться. – Мы и так тебя продержали сверх нормы. С такими травмами люди дома лечатся.
– Лечатся, если дом есть, – прошептал Аникеев.
– Доктор, у меня нога немеет, – набрался мужества Розов. – Совсем, собака, ничего не чувствует, особенно по утрам, – он жалобно шмыгнул носом. – У меня, доктор, нехорошее предчувствие. Палатный врач что-то не договаривает.
– Не забивайте себе голову чепухой, – Карлов сделался серьезным. – Перелом бедра со смещением, конечно, не шутки, но и пугать себя не нужно. Нога немеет потому, что до сих пор держится сильный отек. Лежите и отдыхайте, – Карлов снова вспомнил об улыбке, отошел к кровати истопника Кондратьева.
На следующее утро, проснувшись чуть свет от какого-то необъяснимого внутреннего неудобства, Розов захотел посмотреть на наручные часы, которые, снимая с руки вечером, оставлял на тумбочке, но часов на обычном месте не оказалось. Николай Семенович, уже понявший, что случилось самое ужасное из того, что вообще могло случиться, сунул руку между матрасами. Пусто. Схватившись рукой за турник, он приподнялся. Палата ещё спала. Пустой оставалась лишь смятая койка бомжа Аникеева. Розов вдруг вспомнил вчерашние рассуждения врача о женских слезах и тут же решил, что умрет, если не расплачется немедленно, сей же момент.
Но слезы уже сами собой лились из глаз, а Розов стонал в голос.
Вербицкий лежа на спине механически потирая ладонью голую грудь. Снег за окном сменялся дождем, ветер надрывался простуженным фальцетом. Приподнявшись на локтях, он взял с прикроватной тумбочки пачку сигарет, повернул колесико зажигалки. Пламя вспыхнуло и погасло. В темноте ярко мерцала лишь оранжевая точка горящей сигареты. Нашарив выключатель ночника, он нажал пальцем на кнопку. Комнату осветила лампочка под матерчатым абажуром, стал виден циферблат часов на противоположной стене.
– Половина одиннадцатого, – сказал вслух Вербицкий и посмотрел на женщину, лежащую рядом.
– Что, пора собираться?
– Немного позже.
Вербицкий закинул руку за голову, не хотелось вставать. Интересно, что сейчас делает жена? Скорее всего, смотрит телевизор и ждет его возвращения. Хотя нет, его возвращения она не ждет. Вербицкий предупредил, что придет заполночь. Он дотянулся до пепельницы и потушил окурок.
– Скажи мне, пожалуйста, ты свою жену любишь? – голос Риты звучал протяжно и сонно.
Ну вот, начинается: обожает она к месту и не к месту приставать со своими тупыми вопросами. Любишь или не любишь? Какая, собственно, разница? И что тут ответить? Вербицкий снова взглянул на часы, кажется, время остановилось.
